Главная / Публикации / Виктор Мартинович. «Родина. Марк Шагал в Витебске»

Конфликт с А. Роммом и первая попытка уехать

А. Ромм был другом юности М. Шагала, а по итогам витебских лет стал врагом всей его жизни: самым едким и яростным злопыхателем, оставившим воспоминания, которые в контексте шагаловской полемики с наслаждением цитируют антисемиты.

Они познакомились на курсах Е. Званцевой в Петербурге: М. Шагалу было 22 года, А. Ромму — 23. Шагал в Петербурге сначала жил на «10 руб. в месяц»¹, выдаваемые ему бароном Д. Гинзбургом, к которому М. Шагал пришел с письменной рекомендацией от скульптора И. Гинцбурга. Барон «потчевал его поучениями» и в первую очередь рекомендовал найти хорошую жену, «не как у Антокольского», затем просто через лакея передал, что М. Шагал стипендии лишается («Подумал ли барон или его домашние, что будет со мной, когда я выйду из его роскошной передней?»²). Тогда М. Шагала взял в лакеи адвокат Гольдберг — закон разрешал юристам брать в слуги евреев, но с тем условием, что «я должен был жить и столоваться у него»³. Вот в такой жалкой роли и пребывал М. Шагал, когда впервые встретился с А. Роммом. Ромм был сыном богатых родителей, учившимся в престижном Петербургском университете и говорившим на трех европейских языках⁴. Разница в социальном положении была огромной. Но они подружились, несмотря на это. А может быть, благодаря этому.

Сохранилась их совместная фотография периода юности (1911 г., Париж, Люксембургский сад): А. Ромм одет в превосходную летнюю пару, двубортный костюм, белоснежную рубашку с накладным воротничком по моде, со скругленными уголками. Нижняя пуговица пиджака расстегнута, левая рука заведена за спину и согнута в локте — поза несколько комично выглядящего сейчас изящества. Нога выдвинута вперед, из-за чего его массивная фигура выглядит танцующей. На голове — невероятная шляпа с приспущенными краями (писк парижской моды 1910-х, конструкция — «колокол»). Он похож на сытого и ленивого кота. Ах да, забыл упомянуть: все это — и костюм, и шляпа, и туфли — белоснежные.

М. Шагал рядом — исхудавший, в рубашке с дешевым воротничком «акулий плавник», без накладных манжет, на которые, похоже, не было денег. На плечах у него — не то роба, не то пыльник, не то удлиненный пиджак: одежка на все случаи жизни. На голове — сплющенная шляпка-canotier из тех, которые можно увидеть на картинах Э. Мане (читай — устаревшая на 50 лет). На ногах — демисезонные ботинки со сбитыми носами, в то время как элегантные туфли А. Ромма даже не запылились — несмотря на известное свойство Люксембургского сада поднимать облака оседающей на обуви пыли.

«Принц и нищий», «денди и бродяга», «богач и бедняк»: таким был внешний расклад. Внутренний же, психологический расклад заключался в том, что А. Ромм, как пишет А. Шатских⁵, признавал абсолютное превосходство необразованного, не говорящего на языках М. Шагала. Ромму хватало опыта знакомства с европейской живописью, чтобы понимать: его собственные рисуночки — а занимался он всегда только графикой — не стоили вообще ничего. Есть наблюдение: чем более начитан человек, тем больше он склонен ни во что не ставить свой вклад в культуру и искусство. Образования А. Ромму было не занимать. Но никакого образования не хватило бы, чтобы понять явную, болезненную пронзительность картин его бедного друга. Самолюбие молчало — оно было удовлетворено тем простым фактом, что друг этот в любой компании не имел против богатого, жеманного и знающего манеры А. Ромма ни единого шанса.

Так они дружили. После Парижа Шагал застрял в Витебске, Ромм колесил по Италии, посещал «выставки и музеи, изучал архитектуру Рима, Флоренции, Сиены, Равенны»⁶. Потом один из них стал «комиссаром» искусств и начал обустраивать Народное художественное училище. Второй сделался классово чуждым пролетарской власти интеллигентиком с сомнительным происхождением и бесполезными иностранными языками. Они поменялись местами.

Чем руководствовался М. Шагал, приглашая А. Ромма — в числе первых — преподавателем в свою школу? Старой дружбой? Но и намека на Ромма нет в списке друзей, тщательно задокументированном М. Шагалом в «Моей жизни», в жанре «те, кому я верил и кто меня предал». Желанием отыграться, в формате «кем ты был и кто ты сейчас»? Но даже отголоска подобного не видно в воспоминаниях М. Шагала. Кажется, он был просто выше и чище таких эмоций и хода мысли.

В Народном художественном училище А. Ромм получил должность руководителя мастерской рисунка и лектора по истории искусств. Из печати видно, что он часто выступал с рассказами о живописи не только в стенах училища, но и на других площадках в городе, его излюбленной темой являлся Эль Греко. И если бы всегда было так, если бы Ромм преподавал, а М. Шагал управлял, конфликта с выяснением, «кто есть кто в городе», не случилось бы.

Весной 1919 г. А. Ромм получил пост заведующего подотделом искусств губернского отдела народного образования⁷(не путать с должностью руководителя подотдела искусств Наркомпроса, занимаемой М. Шагалом). Ранее, в апреле 1919 г., М. Шагал, утомленный административной работой, подал ходатайство в Наркомпрос о своем уходе с руководящего поста в администрации и сохранении за собой лишь позиции в училище. Ходатайство не былоудовлетворено центром, об этом написали «Известия»: в телеграмме из Петрограда сообщалось, что он «должен остаться на своем посту»⁸.

Но 10 мая 1919 г. «Витебский листок» опубликовал сообщение, окончательно запутавшее современных исследователей: «Заслушав доклад тов. Шагала центр по предложению Шагала утвердил тов. Ромма губуполномоченным по делам искусств в Витебской губернии. Заведующим училищем остается тов. Шагал»⁹. Все выглядело так, как будто Ромм получил кресло Шагала и стал полноправным новым уполномоченным Наркомпроса в Витебске вместо пригласившего его в город живописца.

«Дело в том, что местная пресса время от времени помещала на своих страницах не совсем точные корреспонденции, — пишет Л. Хмельницкая. И делает логичный вывод: — Если еще 24 апреля центр был против сложения Шагалом своих полномочий и настаивал на том, что тот "должен остаться на своем посту", то маловероятно, что за следующие две недели решение было кардинально изменено»¹⁰. Еще одно важное обстоятельство: на летние месяцы М. Шагал получил отпуск с сохранением содержания по отделу и отбыл из города на отдых — документы о назначении ему 2000 руб. из больничной кассы сохранились в ГАВО¹¹.

Таким образом, наиболее вероятный сценарий следующий: на время отдыха М. Шагала по взаимной договоренности сторон А. Ромму были на местном уровне, местными властями, временно делегированы полномочия, которые по праву принадлежали М. Шагалу¹².

Эта версия Л. Хмельницкой полностью подтверждается следующим парадоксом. В ГАВО хранится заявление об уходе, написанное в июле 1920 г. Марком Шагалом перед его окончательным отъездом из города. В документе рядом с фамилией художника читаем следующие регалии: «Заведующий секцией изобраз[ительных] искусств, заведующий Вит[ебским] Высш[им] Народным Художествен[ным] Училищем и профессор-руководитель живописной мастерской». Если бы, как об этом поспешил в мае 1919 г. написать «Витебский листок», центр действительно утвердил А. Ромма новым уполномоченным, Шагалу не требовалось бы просить об увольнении с поста завсекцией (т. е. подотдела) искусств [Наркомпроса].

А. Лисов делает очень емкое обобщение, которое полностью объясняет ту силовую линию, по которой развернулся конфликт: М. Шагал остался представителем центра (мы это будем видеть по характеру скандала), А. Ромм же сделался «представителем местной власти»¹³(так как с мая 1919 г. был легитимным заведующим подотделом искусств губернского отдела народного образования — опять же, не путать с должностью руководителя подотдела искусств Наркомпроса).

Интересный поворот событий: приезжий петербуржец А. Ромм сделался «большим витебчанином», явным и значимым авторитетом для губернской бюрократической среды, а уроженец Витебска М. Шагал — нет. Нам кажется, это многое говорит как об административных способностях живописца, так и о характере того сообщества, в которое он был помещен в 1919 г. Их отношения — плавно оттесняемого Витебском витебчанина и приезжего петербуржца — начали портиться¹⁴: в частности, прекратилась переписка, имевшая ранее настолько доверительный характер, что Шагал подписывался своим «домашним именем Моисей»¹⁵.

Прорвало же эти взаимные и пока неявные ощущения нарастающей неприязни, как это часто случалось в советской практике, на банальном жилищном вопросе.

Причем этот новый скандал случился менее чем через полгода после ситуации с «концентрацией заказов». Марк Шагал с супругой и новорожденной дочерью жил на съемной квартире возле казарм. Читаем в «Моей жизни»: «Мы натыкались на взгляды соседей, как на шпаги. "Вот подожди, скоро в Витебск придут поляки и убьют твоего отца", — говорили их дети моей дочке. А пока нас допекали мухи. Мы жили рядом с казармами, оттуда-то и вырывались полчища бравых мух, которые набивались в дом через все щели. Садились на столы, на картины, кусали лицо, руки, изводили жену и дочку так, что малышка даже заболела»¹⁶.

Наконец, в сентябре 1919 г. художник не выдержал и решил воспользоваться своим положением директора училища, в здании которого на ул. Бухаринской имелись помещения для жизни преподавателей. Натурально, что к этому моменту все они были заняты — с момента начала работы учебного учреждения прошло почти полгода.

Вот как развитие событий описывает А. Лисов: «Шагал вынудил Ромма выехать из квартиры в здании народного художественного училища, где тот проживал, в то время как сам захватил под свою квартиру помещение из двух комнат, предназначенное под музей современного искусства, который должен был развернуться в училище»¹⁷. Из этого фрагмента мало что можно понять, ведь выходит, что Ромм освободил под давлением «комиссара искусств» одно помещение, а занял М. Шагал другое, которое было «предназначено под музей». Ситуация становится яснее из прочтения воспоминаний самого А. Ромма: «Осенью 1919 года мне стало известно, что Шагал добивается моего выселения из здания художественного училища. Я выехал, с трудом найдя другую комнату. Потом стало известно, что Шагал решил занять квартиру в этом же здании»¹⁸. М. Шагал не мог выкинуть своего друга с Бухаринской просто так, потому что его донимали мухи. Он сделал это, мотивировав тем, что освобождает помещение под музей современного искусства. После того как представитель «витебских властей» А. Ромм комнаты оставил, Шагал въехал на жилплощадь на Бухаринской сам.

А. Ромм апеллировал к жилищному отделу горхоза, отдел выписал предписание на имя директора училища «немедленно предоставить три комнаты на ул. Бухаринской, 10 для Музея живописи» — это уведомление сохранилось в ГАВО¹⁹. М. Шагал это распоряжение игнорировал.

Тогда А. Ромм написал в губернский отдел просвещения докладную записку о «незаконных действиях заведующего художественным училищем», а губоно направило жалобу на Шагала в Витебский губернский совет крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. В документе, как сообщает нам Л. Хмельницкая, введшая его в научный оборот, выдвигалось несколько «пунктов обвинений», главным из которых было то, что «основываясь на факте получения кредитов непосредственно из Центра, гр. Шагал не считается с распоряжениями местной власти в лице губотдела просвещения и горсовета». В качестве примера приводился отказ художника «предоставить пустующие 3 комнаты в здании Художественного училища под Музей» и «занятие их под собственную частную квартиру. Кроме того, Шагал <...> заявил секретарю подотдела искусств губотдела, что он подчинен исключительно Центру и с местными властями считаться не намерен»²⁰. В заключение губотдел просвещения (т. е. А. Ромм) просил губисполком «оказать самое энергичное воздействие на гр. Шагала и провести на деле фактическое подчинение Художественного училища губотделу просвещения в отношении финансовом и административном»²¹.

Как мы видим, сложилась ситуация двоевластия: представитель «местной» художественной власти А. Ромм оспаривал решения ставленника «центральной» художественной власти М. Шагала. Что характерно, председатель губисполкома Сергиевский полностью встал на сторону А. Ромма: «Поставить на вид тов. Шагалу, что сепаратические стремления будут в корне пресекаться губисполкомом и поэтому Худ училище безуслов. должно быть подчинено в административном и финансовых отношениях губотделу просвещения».

Документальных свидетельств тому не осталось, но в «Моей жизни» мы читаем, что художника с семьей буквально выгнали из его жилья: «Однажды, когда я в очередной раз уехал доставать для школы хлеб, краски и деньги, мои учителя подняли бунт, в который втянули и учеников. Да простит их Господь! И вот те, кого я пригрел, кому дал работу и кусок хлеба, постановили выгнать меня из школы. Мне надлежало покинуть ее стены в двадцать четыре часа».

М. Шагал переехал на новую квартиру, которой владел «богатый старик, решивший приютить нас, в надежде, что я как директор академии заступлюсь за него. Перед кем? Но его, в самом деле, не тронули. Этот старикан, одинокий вдовец и скряга, ел скудно, как больной пес. Кухарка вздыхала над пустыми кастрюлями и злорадно дожидалась смерти хозяина. Никто никогда к нему не заходил. На дворе революция. А ему и дела нет. Он занят: ревниво стережет свое добро»²². Л. Хмельницкая делает предположение, что «богатым стариком» в данном случае был тот самый Израиль Вульфович Вишняк, который некогда владел особняком на Бухаринской, 10 — пока его не экспроприировали под нужды училища. Это допущение основано на том, что обратный адрес для входящей корреспонденции в конце 1919 г. М. Шагал указывал своим корреспондентам так: «Витебск, Задуновская улица, дом номер 9». Владельцем этого объекта в 1918 г. был записан именно И. Вишняк.

Опала маэстро не могла пройти незамеченной среди подчиненных М. Шагала. Когда директора с женой и малолетней дочерью «в двадцать четыре часа» предписанием заставляют «освободить жилплощадь», его авторитет неизменно падает. В педсоставе произошел раскол, однако большинство встало все-таки на сторону М. Шагала. В середине сентября было созвано общее собрание учащихся, на котором обсуждался вопрос о положении дел в заведении (т. е. де-факто вопрос противостояния А. Ромма и М. Шагала). Резолюция общего собрания была опубликована в полном виде в витебских «Известиях»:

«Заслушав доклад т.т. Циперсона и Кунина о критическом положении училища в связи с намерением М.З. Шагала покинуть училище, а вместе с тем и город Витебск и принимая во внимание

1) что М. Шагал является не только одним из первых пионеров на пути этого великого дела;

2) что М. Шагал является единственной моральной опорой училища, без которой последнее существовать не может;

3) что уход М. Шагала при подобном положении может послужить гибелью для художественного училища, которое уже показало свою жизнеспособность, что видно по результатам 1-ой отчетной выставки;

4) что действия некоторых лиц, создавших в школе за последнее время невозможную атмосферу для деятельности М.З. Шагала как заведующего училищем, являются абсолютно недопустимыми и заслуживающими резко-отрицательного отношения;

5) что единственной гарантией, могущей возвратить жизнь школы в свое обычно-спокойное русло, является коренное изменение условий, при которых работа сделалась бы возможной; общее собрание учащихся обращается непосредственно к М.З. Шагалу с настоятельной просьбой не покидать школу.

Общее собрание выражает М. Шагалу полное и безусловное доверие и обещает поддержку во всех действиях и начинаниях. Равным образом общее собрание выносит суровое порицание тем лицам, которые своими действиями создали настоящее положение»²³.

Несмотря на то что преподаватели и ученики были пока явно с ним, М. Шагал настолько расстроился в связи с этой историей, что предпринял попытку окончательно уехать из Витебска уже тогда, осенью 1919 г. Во время своего визита в Москву 17 ноября 1919 г. он подал во Вторые государственные художественные мастерские заявление, в котором содержалась просьба зачислить его в число преподавателей и предоставить мастерскую²⁴. Просьба не была удовлетворена.

А потому свой авторитет в Витебске Марку Шагалу нужно было как-то восстанавливать. Губисполкомовское обвинение в «сепаратических стремлениях» было слишком серьезным в условиях военного времени, чтобы на него вообще никак не реагировать. Рано или поздно упрек и «постановка на вид» могла закончиться визитом товарищей в хрустящих портупеях, которые облекли бы упрек в форму бодрого уголовного дела.

Отметим, кстати, отдельно, как странно большевистский городской голова Сергиевский трактовал понятие «сепаратический»: оно для него было проявлением желания М. Шагала не подчиняться местным властям и иметь подотчетность исключительно центру. В то время как вообще-то «сепаратизм» — это нечто прямо противоположное: стремление провинции не подчиняться метрополии, отделиться от всех. Если кого-то в этой ситуации и можно было заподозрить в «сепаратических стремлениях», так это самого Сергиевского и его протеже А. Ромма. Но, по всей видимости, товарищ Сергиевский слово «сепаратический» слышал пару раз в жизни, в контексте популярного тогда выражения «сепаратный мир» — так назывались попытки государств германской коалиции договориться о прекращении огня без ведома своих союзников. Логика Сергиевского была такова: раз Шагал договаривается с Москвой в обход своих союзников в Витебске, то он — «сепаратист». Ленинская ликвидация безграмотности в 1919 г. еще только начиналась, а из какой среды набирались управленческие кадры в это время, легко догадаться.

Так или иначе, М. Шагал сделал то единственное, что мог сделать: в последний раз «включил Луначарского». Где-то в период между 15 сентября и 1 ноября 1919 г. он обратился в Наркомпрос с просьбой о поддержке. Письма или телеграммы на этот счет в архивах не сохранилось, нам приходится лишь догадываться о том, что именно говорилось в апелляции к центральным властям. Нельзя, кстати, исключать и того, что М. Шагал встретился с представителями Наркомпроса лично во время одной из своих поездок в центр.

Заступничество Москвы²⁵было оформлено в виде письма, отправленного в Витебск 4 ноября 1919 г. Письмо подписал новый заведующий отделом изобразительных искусств Наркомпроса Д. Штеренберг: «Отдел изобразительных искусств Наркомпроса, ознакомившись с материалами по делу тов. Шагал [опять заметим, что фамилия не склоняется], выражает тов. Шагал полное доверие, признает, что он поставил Витебские Государственные Худож<ественные> мастерские на должную высоту и выражает лицам, предпринявшим по отношению тов. Шагал ряд принудительных мер вплоть до выселения, включительно, свое порицание. Считая подобное отношение к своим представителям на местах недопустимым, отдел просит впредь оказывать им при исполнении возложенных на них обязанностей всяческое содействие»²⁶.

Из этого документа можно сделать несколько выводов:

1) М. Шагал в ноябре 1919 г. оставался полноправным «представителем» отдела изо, т. е. уполномоченным Наркомпроса. Заметку в «Витебском листке» нужно трактовать как временную передачу А. Ромму шагаловских функций.

2) М. Шагала с семьей к этому моменту действительно выселили из помещения, которое он занимал в возглавляемом им училище («ряд принудительных мер вплоть до выселения»).

3) М. Шагал, несмотря на явно пошатнувшуюся репутацию в городе, по-прежнему был непререкаемым авторитетом для Москвы. В то время как в Витебске над ним уже вовсю издевались газеты, а коллеги по городской администрации, не понимавшие «футуризм», перешли в наступление на его искусство и лишили права оформлять Витебск ко второй годовщине революции, Москва выражала ему «доверие» и признавала, что он поставил обучение в училище «на должную высоту».

Понятно, что не в последнюю очередь эта поддержка была продиктована тем, что в самой Москве пока культурой и искусством управляли те самые «футуристы». Искусство того же Давида Штеренберга в своей наивной пластичности было созвучно картинам Марка Шагала: и у Штеренберга — кривые улочки, сине-зеленые дома, смесь кубизма с naïve. Именно этот человек будет определять из центра художественную жизнь России вплоть до 1920 г.!

Но в заступничестве такого рода есть еще один аспект, вневременной. В провинции всегда меньше свободы и готовности понимать новое, чем в центре. Мы будем видеть это значительно позже, когда в БССР творчество Василя Быкова, Владимира Короткевича попадет в опалу, а в Москве они продолжат издаваться. Алеся Адамовича затоптали бы, будь он исключительно белорусским публицистом и писателем: выход на Москву, контакты со столичными коллегами заставляли к нему прислушиваться. (Могилу его в г. Глуша до сих пор регулярно разрушают вандалы в отместку за его публицистику времен перестройки: в дремучих головах консерваторов Адамович был одним из ответственных за развал СССР мыслителей, за что ему и мстят после смерти.) Ровно ту же ситуацию мы увидим дальше и в шагаловском вопросе: когда в 1987 г. про художника писал журнал «Огонек», в Минске проходили пленумы компартии, на которых осуждалась «шагаломания».

Так или иначе, после веского слова, сказанного в защиту М. Шагала Наркомпросом, Витебский губисполком не мог дальше «утюжить» художника. А. Ромм потерпел поражение, пусть даже ситуация с его выселением из здания училища и сейчас кажется не слишком красивой. То, что это было именно поражение, доказывается его уходом с позиции заведующего подотделом искусств губернского отдела народного образования²⁷(к работе в секции изо он сможет вернуться только в июне 1920 г., когда М. Шагал навсегда уедет из города). Ромм покинул и Народное художественное училище — по всей видимости, ученики и преподаватели не смогли восстановить ровное к нему отношение после общего собрания, резолюцию которого опубликовали в сентябре «Известия».

Вообще судьба этого парижского модника в белой паре и рубашке со скругленным воротничком сложилась не самым приятным образом: в Витебске в январе 1920 г. он возглавил комиссию по охране памятников старины, писал в журналы. Стал одним из самых ядовитых критиков, уничтожавших «Витебскую школу», подтверждая тезис о том, что самый озлобленный рецензент — бывший художник-неудачник.

В 1921 г. в витебском журнале «Искусство»²⁸можно было прочитать его саркастические заметки о супрематистах — единственной оставшейся к тому моменту в Витебске авангардистской группе. Он обвинял их в «нарождении» нового «супремокубистического академизма» (?)²⁹взамен академизма реалистического, бытовавшего до 1917 г. Что такое «супремокубистический академизм», А. Ромм не объяснял, но по тону статьи было понятно, что это какая-то гадость.

А. Ромм заключал, что витебские мастерские (которыми заведовал уже К. Малевич) не способны дать «кадры всесторонне подготовленных для производственной работы художников»³⁰. Свои искусствоведческие познания он использовал для предметной, похожей на доносительство критики учебных методик: «Программа Государственных художественных мастерских, составленная в духе "Уновиса", согласно которой вся педагогическая деятельность сводится к изучению новейших систем, начиная с кубизма, отвергнута центром»³¹. Или: «Где же <...> конкретные доказательства постижения новых живописных систем (первооснова всей работы "Уновиса")? То, что было показано, как образец кубистической живописи, едва ли заслуживало этого названия»³².

Он смеялся над проунами³³Эль Лисицкого — «углубившись в выставленные проэкты убеждаешься, что авторы их очень плохо представляют себе самые основы всякого архитектурного построения <...> Вызывает сомнение, могут-ли вообще юные "новые строители" осмыслить трудную проблему архитектурного ансамбля...»³⁴. «Сезаннист» Л. Зевин для него недостаточно мастеровит, «сезаннист» Э. Волхонский — «черноват по цвету»³⁵.

Там же, в «Искусстве», А. Ромм поливал ядом и «реалистов»: «Выставка учеников Пэна в клубе Комола не дала ничего утешительного. На этой выставке ясно выступало полнейшее неумение видеть цвет, банальное постижение рисунка, поверхностность, плюс подражание Ю.М. Пэну, но отнюдь не лучшим его живописным работам»³⁶.

В 1922 г. А. Ромм уехал из Витебска в Москву, до 1924 г. работал в музее А. Луначарского, заведовал картинной галереей в г. Фрунзе. Эта должность — провинциального галерейщика — была самым большим карьерным достижением знающего три языка человека в парижской шляпе колоколом.

К моменту, когда он завершил свой сборник статей о еврейских художниках с брезгливыми воспоминаниями о бывшем друге³⁷, имя М. Шагала уже звучало по всему миру наравне с именами Пабло Пикассо и Сальвадора Дали. Что ощущал Ромм, вспоминая его потешный наряд: мятый пыльник, сплющенную шляпку-canotier и демисезонные ботинки со сбитыми носами?

Примечания

1. Шагал, М. Моя жизнь. С. 34.

2. Там же.

3. Там же.

4. Шатских, А.С. Витебск. Жизнь искусства. С. 34.

5. Шатских, А.С. Витебск. Жизнь искусства. С. 34.

6. Хмельницкая, Л. Витебские годы Александра Ромма: председатель Комиссии по охране памятников / Л. Хмельницкая // Бюллетень Музея Марка Шагала. Витебск: Витеб. обл. тип., 2010. Вып. 18. С. 36—57.

7. Лисов, А. Художник и власть. С. 89.

8. К уходу М. Шагала // Изв. Витеб. губерн. совета крестьян., рабочих, красноарм. и батрац. депутатов. 1919. № 88. 24 апр. С. 4.

9. Назначение художника Ромма // Витеб. листок. 1919. № 1209. 10 мая. С. 3.

10. Хмельницкая, Л. Сентябрьский конфликт 1919 года в Народном художественном училище / Л. Хмельницкая // Бюллетень Музея Марка Шагала. 2003. № 2 (10). С. 17—20.

11. См.: Там же. С. 19.

12. Автор этой версии Л. Хмельницкая особенно оговаривает, что это было сделано «с полного согласия самого Шагала» и именно на губернском уровне.

13. Лисов, А. Художник и власть // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1997. № 2. С. 88.

14. Об этом см.: Лисов, А. Художник и власть // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1997. № 2. С. 84.

15. Шатских, А.С. Витебск. Жизнь искусства. С. 34.

16. Шагал, М. Моя жизнь. С. 101.

17. Лисов, А. Художник и власть. С. 90.

18. Разные роли Марка Шагала. Из воспоминаний Александра Ромма. Вступление, публикация и примечания Александры Шатских // Независимая газ. 1992. 30 дек. С. 5.

19. См.: Хмельницкая, Л. Сентябрьский конфликт 1919 года в Народном художественном училище. С. 17—20.

20. См.: Хмельницкая, Л. Сентябрьский конфликт 1919 года в Народном художественном училище. С. 17—20.

21. Там же.

22. Шагал, М. Моя жизнь. С. 103.

23. Уход тов. Шагала // Известия. 1919. 19 сент. С. 2.

24. Об этом см. тут: Шатских, А.С. Витебск. Жизнь искусства. С. 53.

25. Перенос столицы РСФСР из Петрограда в Москву был начат в марте 1918 г., к ноябрю 1919 г. Наркомпрос уже полностью базировался в новом месте.

26. Цит. по: Хмельницкая, Л. Сентябрьский конфликт 1919 года в Народном художественном училище. С. 18.

27. Хмельницкая, Л. Витебские годы Александра Ромма. С. 36—57.

28. Первое искусствоведческое периодическое издание, появившееся на территории современной Беларуси после революции. В других областях теперешней Беларуси (тогда — губерниях России и воеводствах Польши) подобные специализированные СМИ появились только в 1930-х годах. Издателями «Искусства» являлись губернский союз работников искусства и губернский отдел народного образования. Журнал «Искусство» просуществовал 1 год, все 6 его номеров (2—3 и 4—6 были объединенными) вышли в 1921 году. Тираж первых двух выпусков составлял 500 экз., тираж последнего — 1000 экз. Во многом симпатию «Искусства» к художникам-авангардистам предопределил его авторский состав. Редактировал его начинающий литератор П. Медведев, окончивший юридический факультет Петроградского университета в 1914 г. и приехавший в Витебск в 1917 г., спасаясь от голода и разрухи. П. Медведев был хорошим другом М. Бахтина и М. Шагала. Журналу принадлежит основная часть полемики о «Витебской школе». Подробнее об этом см.: Мартинович В. Витебский авангард 1917—1922 гг.: социокультурный контекст и художественная критика. Текст докторской диссертации, защищенной в 2008 г. в Академии искусств г. Вильнюса.

29. Ромм, А.Г. Витебская государственная художественная мастерская / А.Г. Ромм // Искусство. 1921. № 2—3. С. 24.

30. Там же.

31. Ромм, А.Г. Витебская государственная художественная мастерская / А.Г. Ромм // Искусство. 1921. № 2—3. С. 24.

32. Ромм, А.Г. Выставка в Витебске 1921 г. / А.Г. Ромм // Искусство. 1921. № 4—6. С. 42.

33. Проун — «проект утверждения нового», трехмерные супрематические построения, выполненные Эль Лисицким в витебский период из бумаги и картона, а также на плоскости, в технике черчения.

34. Ромм, А.Г. Выставка в Витебске 1921 г. С. 42.

35. Там же.

36. Там же.

37. Сборник этот не будет издан при жизни А. Ромма: первое упоминание о нем прозвучит лишь через семь лет после смерти М. Шагала, в 1992 г.: именно тогда фрагменты книги, посвященные герою нашего текста, републикует в «Независимой газете» А. Шатских. Отдельной книгой «Сборник» появится в 2005 г.