Главная / Публикации / «Шагаловский сборник. Выпуск 4»

А. Юдашкина. «Марк Шагал в Малаховке (1920—1922). Последние годы в России»¹

«Москва, окруженная Кремлем. Кремль, окруженный Москвой, Советами. Голод. Вопль Октября.

Я ежедневно езжу в Наркомпрос. Живу в Малаховке. Мне выдают продуктовые пайки»², — такой Шагал увидел будущую столицу, когда в 1920 г. он, известный художник (а его уже ценят во Франции и Германии, издана монография А. Эфроса и Я. Тугенхольда «Искусство Марка Шагала»), появляется в подмосковном поселке с женой Беллой и дочкой Идой.

Шагал пытается сотрудничать с разными режиссерами московских театров, но реальное дело обретает только в Государственном Еврейском камерном театре. Полный грандиозных творческих замыслов и проектов, художник начинает работать с Алексеем Грановским, директором ГОСЕКТа. «Вот возможность, — писал он, — перевернуть старый еврейский театр с его психологическим натурализмом и фальшивыми бородами. Наконец-то я смогу развернуться и выразить то, что считаю необходимым для возрождения национального театра»³.

У него было мало времени (Шагал закончил оформление за полтора месяца), но замыслив феерию, своеобразный театральный карнавал на своих панно, как будто в них уже было начало игры, он замыкается и в творчестве, и даже в пространстве, не впуская в свою красочную фантазию никого, кроме близких.

«Как я не был занят театром, но не забывал и семью, которая жила в подмосковном поселке Малаховка, — пишет он в книге «Моя жизнь», — чтобы добраться туда, надо было отстоять несколько часов сначала в одной очереди — за билетом, потом в другой — чтобы попасть на перрон.

Толпа напирала со всех сторон, и мне, в моем неизменном пыльнике и широких штанах, приходилось несладко. Молочницы пихали в спину жестяными бидонами, наступали на ноги. Толкались мужики. <...>

Кругом лузгали семечки, шелуха летела мне в лицо и на руки.

Когда же, наконец, к вечеру заледеневший поезд отползал от перрона, прокуренные вагоны оглашались заунывными или разудалыми песнями.

Мне казалось, что вместе со всеми этими дородными бабами и бородатыми мужиками, то и дело крестившимися, я возношусь на небо, пролетая среди берез, сугробов и клубов дыма.

Пустые молочные бидоны, в которых лежали монеты, громыхали, как барабаны.

Наконец поезд останавливался, и я выходил.

И так каждый день.

В темноте я шел через пустые поля. Вот впереди — уж не волк ли?

Точно, волк.

Я останавливаюсь, отступаю, снова нерешительно иду вперед, пока не убеждаюсь, что никакой не волк. Несчастная продрогшая дворняга.

Утром — тем же путем обратно в Москву.

Чуть брезжит рассвет. Лиловеет небо. Кругом равнина на сотни километров. Бодрые березки торчат, как перышки на шляпе»⁴.

Но что это было за место, куда странным образом привела его судьба?

Творческая аура Малаховки

29 километров отделяли Малаховку от Москвы. В поселок можно было добраться на поезде-тихоходе, который двигался по Московско-Казанской железной дороге со всеми остановками за 53 минуты. Скорее всего, Шагал описывает такие поездки. А на скоростных можно было доехать за 38 минут.

Расположен поселок в долине реки Москвы, на ее левом равнинном берегу, между городами Люберцы и Раменское. Как утверждают ученые, это зона целебного действия широколиственных сосново-еловых лесов. Воздух пропитан смолой, почва песчаная. Дома все деревянные, с открытыми верандами и резными башенками у крыш. Словом, «маленькая Швейцария».

Еще в конце позапрошлого века Малаховка на карте не значилась. Девственными стояли здесь медноствольные сосновые леса купца-суконщика Малахова. (Не от него ли пошло название поселка?) Леса прорезала лишь ниточка Рязанской железной дороги. Она соединила этот уникальный уголок подмосковной природы со столицей в 1865 г.

Считается, что первую дачу в поселке построил в 1885 г. основатель дачного селения, один из первых арендаторов земельных угодий Ф.И. Шпигель. С первого шага пассажира, прибывшего на паровичке из столицы, встречала особая атмосфера дачной жизни: симпатичный сквер с пышными цветниками неподалеку, прямо под кронами сосен шумел веселый рынок — торговцы предлагали ягоды и фрукты, яйца и сметану, всё из окрестных деревень самого отличного качества. Многие продавцы разносили товар прямо по дачам. В жару можно было посидеть на открытой веранде кафетерия Шлезингера, выпить чашечку кофе и кумыс, зайти внутрь. Можно было приобрести необходимые аптекарские и парфюмерные товары. Врачи настоятельно рекомендовали Малаховку вместо Крыма и Кавказа легочным больным. (В том числе известный московский терапевт, профессор Г.А. Захарьин, который был славен искусством диагностики и лечения.) Сосновый лес да еще с песчаной почвой был целителен.

Но не только песок и сосны привлекали сюда дачников. Гордостью подмосковного поселка был Летний театр. Принадлежал он землевладельцу Павлу Алексеевичу Соколову, который был хорошо известен в Москве как любитель театрального искусства.

Первое упоминание о Малаховке театральной было замечено в журнале «Театрал» за 1896 г. Малаховка традиционно считалась любимым местом отдыха актеров московских театров. «В поселке — отличный театр. Красивый, стильный. Его белые колонны так четко и красиво вырисовываются на зеленой лесной декорации... В нем есть что-то строгое, внушительное», — писала «Рампа и жизнь» в 1911 г. На спектакли в Малаховку съезжалась публика со всей Казанской дороги. Зал и артистические уборные освещались электричеством.

Здесь был представлен почти весь театральный репертуар того времени. На сцене выступали известнейшие столичные актеры. Наличие оркестровой ямы и прекрасная акустика позволяли слушать и оперных певцов. Пели Ф.И. Шаляпин, Л.В. Собинов, А.Н. Нежданова. Часто выступали Александр Вертинский, Вера Панина. Танцевала прима-балерина Большого театра Е.В. Гельцер. Говорят, что и знаменитая танцовщица Айседора Дункан не обошла малаховскую сцену. Выступая в последний раз, Ф. Шаляпин оставил на деревянной стене одной из артистических уборных театра автограф: «Ф.И. Шаляпин, 1920 г.».

Сюда, к берегам Малаховского озера, притягивались не простые дачники. В начале XX в. здесь собирались ярчайшие дарования русской интеллигенции того времени: художники братья Васнецовы, братья Коровины, Суриков, Крымов. Поэты и писатели: Маяковский, Есенин, Бунин, Куприн, Андреев, Гиляровский, Брюсов, Бальмонт, Шмелев. Бывали здесь и талантливые деятели театра: драматург Найденов, Южин-Сумбатов, директор Малого театра Немирович-Данченко и иные известные личности.

Писатель, меценат Николай Дмитриевич Телешов и его жена, художница Елена Андреевна (в юности Карзинкина), устраивали в своей усадьбе знаменитые «среды» — литературные встречи, где собирались все именитые дачники и их друзья из Москвы. Традиция проводить «Литературные среды» в нынешнем поселке городского типа Малаховка продолжается и сейчас, в XXI в. Новая публика старается сохранять прежний творческий дух этих встреч.

Летом 2011 г. Малаховка отмечала 100-летие своего Летнего театра (бывшего филиала московского Малого). Сейчас театра нет, он трижды горел, в последний раз — в 1999 г. До сих пор не восстановлен. Но настроение возродить еще живо — представлены три варианта обустройства территории и самого театра, идет сбор средств.

Оформителем в прежнем театре был главный художник императорских театров Константин Коровин. И, по воспоминаниям краеведа А.П. Ловачева, будто бы рисовал для спектаклей и Марк Шагал. Страстная любительница театра, его жена Белла, говорят, тоже играла на сцене малаховского Летнего театра...

Вот в каком месте Шагал провел свои последние годы в России. В этой интеллектуальной среде он мог бы легко жить, даря себя, как он это делал везде, где пребывал и творил — в Витебске, Санкт-Петербурге, Париже. Однако Октябрьский переворот практически стирает эту неповторимую блестящую страницу Малаховки.

«Как жадно они рисовали!»

В стране — война, голод, нищета. Большевики выселяют богатых дачников. А на их место, в их красивые усадьбы привозят детей-сирот, собранных со всей разоренной страны. Так рождается Малаховский детский городок — 16 домов, где жили по 50—100 ребят. Уже потом на базе этого городка создается и отдельная Детская образцовая еврейская колония имени III Интернационала, в которую определяли детей — жертв погромов, не говоривших по-русски, но сохранивших свою культуру и веру. Колония была организована по инициативе Наркома просвещения А.В. Луначарского.

Илья Плоткин, ученик Шагала (потом он станет художником-ретушером в журнале «Советский Союз»), вспоминал, как он из белорусского села Снежатки прибыл сюда жить: «Малаховка встретила нас полной тишиной и запустением. Мы выбрали три дачи, оставленные сбежавшими богатеями. Всё было разбито и разрушено. Словно смерч пронесся по поселку. Нас, маленьких, особенно пугали собаки, сбившиеся в стаи. Помню, один из учителей сказал: «Боже, да ведь это не дворняги, это хозяйские породистые псы»»⁵.

И вот в этот разваленный Октябрьским переворотом мир приезжает чудесный педагог из Киева Борух Шварцман. «Что я нашел в Малаховке, — рассказывал он, — 125 детей, которые, спасаясь, слетелись в Москву со всех уголков России. Разными путями они попадали в религиозные «школы пожертвования», где учителя лишь заботились о необходимости научить детей соблюдению религиозных обрядов»⁶.

Всем необходимым дети обеспечивали себя сами: на стадионе и у реки Македонки разбили огороды, высаживали овощи, фрукты, пекли хлеб, выращивали кроликов, кур, ухаживали за коровами. Для колонистов устроили настоящие столярную и швейную мастерские.

«Все было в полном самоуправлении, — вспоминала Анастасия Львовна Горелик, педагог колонии, — главным органом власти являлся Совет колонии, в него входили директор, один-два учителя и дети. У каждого отряда свой командир. Самоуправление было и в экономических делах — продуктами распоряжались сами дети»⁷.

В колонии установились дружеские отношения между детьми и педагогами. Своих воспитателей колонисты называли по именами или по фамилии, на «ты». Только прибавляли пролетарское слово «товарищ». Педагоги были прекрасные: композитор Юлий Энгель преподавал музыку, автор нескольких книг по эстетике Давид Рейтенберг — еврейский язык и литературу. Шагал живет рядом, в нескольких минутах ходьбы от колонии. Он там бывает, просто приходит пообщаться с детьми. Но придет время, когда он переступит ее порог как учитель.

И вот, случилось... Его художественное оформление ГОСЕТа вызвало волну возмущений театральных критиков. «Зашагалил», по словам А. Эфроса, театр. Мастер остается без дела и без денег.

В «Биографии Марка Шагала» его внучка Мерет Мейер пишет: «Материальное положение художников авангарда, занимающих незначительные посты, внезапно ухудшается, тем более, что «враги» Шагала, Кандинского, Малевича и Родченко входят в состав комиссии, действующей в рамках новой экономической политики, и проявляют себя всё более и более реакционно»⁸.

Тогда, зимой 1921 г., по приказу А. Луначарского, Шагал получает новое назначение. «Наркомпрос предложил мне учительствовать в детской колонии имени III Интернационала, что находилась у них в Малаховке, — пишет он в книге «Моя жизнь». — Этим сиротам пришлось хлебнуть немало. Все они — беспризорники, битые уголовниками, помнившие блеск ножа, которым зарезали их родителей. Оглушенные свистом пуль, звоном выбитых стекол, никогда не забывшие предсмертных стонов отца и матери.<...>

Дрожа от холода и голода, оборванные, они скитались из города в город на подножках поездов, пока одного из тысячи не подбирали и не отправляли в детдом. <...>

И вот их-то я учил рисованию.

Босоногие, слишком легко одетые, они галдели наперебой, каждый старался перекричать другого, только и слышалось со всех сторон: «Товарищ Шагал! Товарищ Шагал!»

Только глаза их никак не улыбались: не хотели или не могли.

Я полюбил их. Как жадно они рисовали! <...>

Один мальчуган самозабвенно творил без передышки: рисовал, сочинял стихи и музыку.

Другой выстраивал свои работы обдуманно, спокойно, как инженер. Некоторые увлекались абстрактным искусством, приближаясь к Чимабуэ и к витражам старинных соборов»⁹.

Детей в этой колонии воспитывали нежно и по-отечески. Так тепло они вспоминают годы, проведенные в колонии! Анри Аронов: «Я любил музыкальные уроки Юлия Дмитриевича Энгеля. Мы учили еврейские песни в обработке Энгеля, а также песни Мендельсона и Рубинштейна». В клубе часто проводились концерты, ставились самодеятельные спектакли, в которых участвовал и Марк Шагал.

Бывший колонист Ицик Банк вспоминал о том, что в колонии были частыми гостями писатели и поэты — Лейб Квитко, Давид Гофштейн, Дер Нистер, Иехезкель Добрушин, Липе Резник. Наведывался композитор Мильнер, артисты Еврейского государственного театра Михоэлс, Зускин, Штейман и Пертер. Они собирали воспитанников и пели вместе с ними песню «Давайте, дети вместе...» Ее создал специально для малаховской колонии композитор Юлий Энгель.

Воспитанники часто выезжали в Москву на выставки, посещали практически все спектакли Еврейского государственного театра. У ребят был свой драмкружок. Они ставили пьесы «Соре предков», «У царя Ахашейреш» А ученики Шагала очень любили пленэры, где их «товарищ Шагал» учил радоваться природе, видеть окружающее пространство только в ярких светящихся красках и вообще любить и творить жизнь, как делал это он сам, куда бы ни попадал.

Витебский журналист Аркадий Шульман встречался с Ильей Григорьевичем Плоткиным и не раз писал о нем. Тот много рассказывал ему о Шагале. «Причем так, как будто это было вчера. Есть люди, которые умеют глубоко западать в память. Шагал был именно таким. Он слыл модником, ходил в каких-то изумительных сандалиях на высокой пробковой подошве, все говорили — из Парижа, и любил яркие рубашки. Всегда на нем было надето что-то необычное. Мне шел тринадцатый год. Прорезались какие-то первые чувства к женщинам. Признаюсь, я засматривался на Беллу — жену Марка Захаровича. Мне казалось, что красивее женщины нет на всем белом свете. Я ходил за ней по пятам. Иногда она оглядывалась, замечая меня, и смеялась. Я краснел и убегал. Шагал знал об этом, и иногда, смеясь, хлопал меня по плечу. Вообще он был очень добрый человек. Ребенка ведь не обманешь. И дочь его — Ида — была «столичная штучка». <...> Она одевалась лучше нас, была грамотной, начитанней нас»¹⁰.

Маленькая Ида была вместе с детьми, в колонии, где ребят неплохо кормили и хорошо воспитывали. Белла, конечно, старалась быть рядом. Ведь семья Шагалов почти бедствовала.

Поэт Андрей Вознесенский, узнав об этом отрезке жизни Шагалов, так написал о повзрослевшей девочке: «Изысканная, златовласая Ида, в салоне которой собирался «весь Париж» от Андрэ Мальро до мадам Помпиду... Вот, что таилось за тонким вкусом — ее голодное малаховское детство»¹¹.

Марку с Беллой тогда, как писал художник, «отвели комнату, точнее жилую мансарду, в покинутой деревенской усадьбе.

Наша единственная железная кровать была так узка, что к утру тело затекало, на нем оставались рубцы.

Мы нашли козлы, приставили к кровати и немного ее расширили.

Дом хранил запах былых хозяев, тяжелый дух болезни. Везде валялись аптечные пузырьки. <...>

Окна зимой и летом стояли настежь»¹².

В детской колонии Марк Захарович работает, как он только умеет — с вдохновением и радостью. «Однажды, — рассказывал Илья Плоткин, — когда нужно было поставить натюрморт, Шагал водрузил на стул чайник ядовито-зеленого цвета, на спинку стула, в качестве фона, повесил ярко-красный лоскут. И спрашивает: «Какой цвет звонче?»¹³

Так же, как и все педагоги, во время дежурства Шагал следил за чистотой в комнатах детей, порядком на кухне, дисциплиной. На занятиях говорил мало, но часто в знак одобрения похлопывал ребенка по плечу.

В хорошую погоду выводил учеников в парк Плоховое (название и место сохранились), что был рядом, открывая и показывая им цветущую землю.

Никому не нужен...

Шагал, живя неуютно и голодно в Подмосковье, старается сохранять бодрость духа. Часто бывает в Москве, встречается с коллегами, участвует в художественной жизни столицы, выставках, встречах.

Но нищий быт угнетает семью Шагалов, денег нет вообще. Он пытается получить долг за свою «Шагаловскую шкатулку». Но ему за нее так и не заплатят.

«Сижу в приемной Наркомпроса. Терпеливо жду, пока начальник отдела соизволит меня принять.

Я хочу, чтобы мне оплатили панно, сделанное для театра.

Если не по «первой категории», чего без особого труда добивались мои более практичные собратья, то хотя бы по минимуму.

Но начальник мило улыбается и мямлит:

— Да-да... конечно... но, видите ли... смета... подписи... печати... Луначарский... зайдите завтра.

Это длится уже два года.

Наконец я получил. воспаление легких»¹⁴.

Шагал в отчаянии: «Хватит, не хочу быть ни учителем, ни директором. Хочу писать картины»¹⁵.

Эти безотрадные всплески души постоянно мучают художника. Из Германии, где в 1914 г. оставил свои картины после выставки, он получает письмо от поэта Л. Рубинера: «Ты жив? А говорили, будто тебя убили на фронте. Знаешь ли, что ты тут стал знаменитостью? Твои картины породили экспрессионизм. Они продаются за большие деньги¹⁶.

И Шагал решается. Революция, в которую он хотел поверить, как в освобождение, оказалась черной, жесткой рамкой, куда его жизнь уже не вписывалась: «Пять лет подряд в наших душах били фонтаны.

Я похудел. Изголодался. Я хочу видеть вас, Глез, Сандрар, волшебник Пикассо. Я устал. Я приеду к вам с женой и ребенком. Разольюсь среди вас, как река. Европа полюбит меня, и, может быть, вслед за ней и Россия, моя Россия»¹⁷.

Отъезд учителя рисования был для всех неожиданным. Он засобирался в Каунас для устройства выставки.

Как пишет Мерет Мейер, «в апреле 1922 года об отъезде Марка Шагала объявляется в прессе. Луначарский достает для него паспорт, коллекционер Каган-Шабшай предоставляет средства на путешествие, а поэт Юргис Балтрушайтис, полномочный представитель Литвы, дает разрешение на провоз его работ с дипломатической почтой в Каунас. К приезду Шагала Клуб писателей за короткий срок организовывает в своем помещении выставку его 65 работ»¹⁸.

«Ни царской, ни советской России я не нужен», — писал известный художник, определив свой жизненный выбор. В 1922 г. он уехал из Малаховки, а значит и из России — навсегда. Чтобы воплотить свой талант, обрести славу в Европе и гораздо позже — на Родине. Он не знал, что не вернется.

Так вышло...

В связи с этим печальным событием Илья Плоткин вспоминал: «В одном я должен признаться. Шагал, уезжая, оставил на стене свою неоконченную работу «Хейдерингл». Мальчик пересекает картину по диагонали. Одна нога к другой — под прямым углом. Подмышкой книги. Такая это была работа. Масло с какими-то добавками, отчего краски были очень сочными. Мы эту работу сняли, разорвали на куски и рисовали на этих кусках сами»¹⁹.

А я думаю так: может, художник специально оставил этот холст детям? Оставил не на память, а для того, чтобы они уже без него могли рисовать мир так, как он учил? И мир вокруг стал бы добрее?

«Я не уставал восхищаться их рисунками, их вдохновенным лепетом — до тех пор, пока нам не пришлось расстаться.

Что стало с вами, дорогие мои ребята? У меня сжимается сердце, когда я вспоминаю о вас», — писал в своей книге их бывший педагог²⁰.

Возвращенная память

Шли годы, но и колонисты не забывали своего любимого учителя рисования. Когда после его смерти к 100-летию художника Андрей Вознесенский опубликовал в журнале «Огонек» эссе «Гала Шагала», ему написала бывшая воспитанница детской колонии И. Фиалкова. «Хочу сообщить вам о М. Шагале то, что вы, возможно, не знаете, — писала она, — он был учителем рисования. Нас, детей, приобщали к труду и искусству и воспитывали порядочных людей. Шагал относился ко мне тепло. Я дружила с его дочкой Идой. Нас, воспитанников, осталось в живых очень мало, но мы будем помнить нашего дорогого учителя всю жизнь.

К 90-летию М. Шагала, мы, колонисты, послали ему фотографию, где он снят с нами. Он был тронут нашим поздравлением и ответил, что всех нас помнит, что сейчас богат и знатен и никогда не забудет нашей малаховской колонии».

Каждый год 2 мая бывшие малаховские воспитанники собирались на встречи. Ведь для них колония была родным домом, заменила семью. Они вспоминали детские годы, педагогов, воспитателей, которые любили и растили их, скрашивая беспризорное детство, заменили родителей.

Когда-то стены класса в колонии, как пишут местные краеведы, украшали картины Шагала. Спустя годы уже взрослые колонисты, увидев те же работы в фойе Еврейского государственного театра, были очень удивлены. И конечно, обрадовались, будто встретили снова своего прежнего «товарища Шагала».

Малаховка. Памятный знак М. Шагалу. Автор — А. Слепов

А как бы они теперь обратились к нему, если бы увиделись, — размышляла я, придумывая наш творческий проект, посвященный 125-летию художника, его празднику на Малаховской земле? «Бонжур, товарищ Шагал!» Сомнений не было — с ним согласились все устроители юбилея в Малаховке.

Почти год велся поиск места, где жил Шагал. Истина открылась лишь после появления в местном музее истории и культуры документа из Государственного архива Российской Федерации. Это анкета Марка Захаровича Шагала, как сотрудника Народного Комиссариата по просвещению, заполненная его собственной рукой 1 мая 1920 г. В графе под № 21 о подробном адресе он написал: «Малаховка, Каз. ж. д. дача Соколова»²¹.

Итак, адрес почти уточнен — это дом № 14 по улице Республиканской. Известный дом Брауна, с колоннами и фонтаном. Даже кое-что сохранилось! Это было бы чудом! Хотя сейчас эта версия уже обретает реальность...

Мистика иная. Шагал любил ее проявления и был прав: прежде улица Республиканская именовалась Покровским проспектом. Итак, с витебской Покровки в 1920 г. Шагал попадает в Покровку малаховскую.

В дни юбилея художника, с 6 по 8 июля 2012 г., в подмосковной Малаховке проходит первый большой Шагаловский Праздник! Здесь — выставка рисунков юных художников из Витебска, Москвы, Малаховки «Учителю — к Юбилею». Известный искусствовед, шагаловед Н.В. Апчинская читает гостям лекцию «Шагал — еврейский художник», а во дворе местного еврейского общинного центра является первый в России памятный знак Мастеру «Крылатая палитра» работы витебского скульптора Александра Слепова. Он выполнен из металла: синие крылья, солнечно-желтая палитра с пятнами красок. В центре — маленькая, будто детская картинка, любимая тема Шагала — лестница Иакова поднимается над старенькой крышей то ли витебского, то ли малаховского приземистого домика к сияющей алой звезде. Рядом две крылатые фигурки — то ли ангелы, то ли шагаловские феи — Белла и его дочка Ида... Внизу, под знаком, на табличке надпись:

«К 125-летию Марка Шагала (1887—1985)
С 1920 по 1922 год великий
художник XX века жил и работал
в Малаховке, обучая в колонии
имени III Интернационала
изобразительному искусству
детей-сирот».

Примечания

1. Доклад был прочитан на XXV Международных Шагаловских чтениях в Витебске 26 июня 2015 г.

2. Марк Шагал. Мой мир: Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью. Ред.-сост. Б. Харшав. Под науч. ред. Я. Брука. Пер. с англ. Д. Веденяпина. М., 2009. С. 96.

3. Шагал М. Моя жизнь. Перевод с французского Н.С. Мавлевич. Послесловие, комментарии Н.В. Апчинской. М.: Эллис Лак, 1994. С. 162.

4. Там же. С. 166—167.

5. Коновалова С. В лабиринте краеведения. Малаховка, 2006. С. 57.

6. Там же. С. 67.

7. Там же. С. 69.

8. Мейер М. Биография Марка Шагала // Мишпоха (Витебск). 2000. № 8. С. 53.

9. Шагал М. Моя жизнь. С. 168—169.

10. Шульман А. В одном купе с Шагалом // Мишпоха (Витебск). 2002. № 11. С. 70.

11. Ковалев Ю. // Известия. 1987. 7 июля.

12. Шагал М. Моя жизнь. С. 170.

13. Рапопорт А. «Третий интернационал» в Малаховке // Лехаим. 2005. № 1. С. 39.

14. Шагал М. Моя жизнь. С. 170.

15. Марк Шагал. Мой мир: Первая автобиография Шагала. С. 102.

16. Шагал М. Моя жизнь. С. 171.

17. Марк Шагал. Мой мир: Первая автобиография Шагала. С. 102.

18. Мейер М. Биография Марка Шагала. С. 53.

19. Шульман А. В одном купе с Шагалом. С. 70.

20. Шагал М. Моя жизнь. С. 169.

21. ГАРФ, ф. 2306, оп. 63, д. 402, л. 1.