Главная / Публикации / Марк Шагал. «Мой мир. Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью»

Воспоминания. Интервью

Воспоминания о своих первых учителях живописи Юрии Пэне и Льве Баксте и благодетеле и наставнике Максиме Винавере написаны в 1920—1930-е годы в Париже, в гораздо более спокойный период жизни Марка Шагала. Да и положение его как художника было к тому времени значительно более прочным. Данные записки рассказывают о чрезвычайно важных для Шагала людях, к каждому из которых он относился, по его же собственным словам, как к «отцу». Все они сыграли определяющую роль в его судьбе. Не став последователем ни одного из них, Шагал, несомненно, использовал их поддержку и признание при формировании своей собственной уникальной личности.

Марк Шагал начал рисовать в детстве, очевидно, еще до бармицвы. В тринадцать лет он пошел в городское училище. И когда его одноклассник заявляет, что Моисей — художник, его рисунки уже висят на стенах в родительском доме. Его интерес к рисованию становится чем-то большим, чем просто детское увлечение, после того как мальчику удается упросить мать отвести его в художественную школу, чтобы получить ответ на вопрос, есть ли у него талант.

Первый учитель Шагала, Юрий Моисеевич Пэн (Иегуда Пен) (1854—1937), родился в Литве в бедной еврейской семье. У него было девять братьев и сестер. Преодолев многочисленные препятствия, он поступил в Академию художеств. После окончания Академии поселился в Витебске, где в 1896—1897 годах основал собственную Школу рисунка и живописи, в которой обучались дети из Витебска и соседних поселков и городков. Хотя формально школа не называлась еврейской, похоже, все ученики были евреями, а сам Пэн считал себя именно еврейским художником. «Вы воспитали большое поколение еврейских художников», — писал Шагал в 1921 году к 25-летию творческой деятельности художника в Витебске. Кстати сказать, Шагал предложил поместить картины Пэна в будущем Музее еврейского искусства.

Искусство служило средством выражения современного мирочувствия для многих евреев, покинувших местечки и пытавшихся устроить свою жизнь в соответствии с европейской системой культурных ценностей. Игнорируя заповедь «Не делай себе никакого изображения» (во всяком случае, в ее пуристской интерпретации), многие молодые евреи, не овладевшие в совершенстве языками господствующих культур, обращались к живописи.

Биографы Шагала часто с гордостью говорят о том, что именно он первым отринул эту заповедь, но в действительности Шагал просто участвовал в широком движении. Как только строгая религиозная система развалилась, молодежь смела все барьеры, мгновенно усвоив формы европейской цивилизации и культуры, включая искусство. На фотографии 1906 года, то есть за год до того, как Шагал закончил учиться у Пэна и уехал в Санкт-Петербург, запечатлены не менее двадцати художников, членов подпольной еврейской социал-демократической партии Бунд в Витебске. В том же 1906 году в Иерусалиме была основана Академия Бецалель, и первые еврейские художники восточноевропейского происхождения приехали в Нью-Йорк. Яков Эпштейн приехал из Нижнего Ист-Сайда в Париж в 1902 году и в конце концов стал признанным скульптором в Англии, где даже получил дворянский титул. Макс Вебер и Абрахам Волковиц приехали из Нью-Йорка в Париж в 1905 году и привезли обратно в Нью-Йорк кубизм. Хотя Шагал не был одиноким в своем желании заняться искусством, он, безусловно, стал самым выдающимся художником поколения.

По своей манере Юрий Пэн был близок к передвижникам, направлению русской реалистической школы живописи, сосредоточенной на социальных проблемах и изображении нравов и обычаев провинциальной России. Он был еврейским народником в своем искусстве и вкусах. В числе его первых учеников оказались такие известные художники, как Осип Цадкин, Марк Шагал, Оскар Мещанинов и Эль Лисицкий. Шагал и Цадкин были одноклассниками и вместе посещали художественную школу Пэна, а потом, в 1920-е годы, часто виделись в парижских кафе на Монпарнасе. На Шагала произвели огромное впечатление глубочайшая преданность Пэна искусству и его высокий профессионализм. Он вселил в юного Шагала уверенность в том, что еврей, гражданин второго сорта, тоже может стать настоящим художником, овладеть нееврейским языком, языком изобразительного искусства, и соревноваться с высочайшими русскими образцами. Именно Пэн научил Шагала видеть в ничем не примечательных домах и заборах исполненные выразительности красочные объекты и познакомил его с религиозной фольклоризированной иконографией и многообразием еврейских типажей. Очевидно, что Шагал не стал продолжателем пэновской манеры не в последнюю очередь потому, что был не способен к детальной точности пэновского натурализма или «академизма». Но именно благодаря этой неспособности он нащупал свой собственный «примитивистский» и экспрессионистский стиль.

Шагалу многое не нравилось в своем отце: невежество, низкое социальное положение, грубость, запах селедки, весь его образ жизни — и тем не менее все его упоминания об отце, сделанные в более поздние годы, дышат теплом и сочувствием («Я хорошо чувствую особую поэтическую безропотность народной души»), и той же теплотой исполнено его отношение к «приемным отцам»: Пэну, Винаверу и Баксту. Он восхищается Пэном и Бакстом и говорит о них как о подлинных авторитетах, повлиявших на него в период его творческого и личностного формирования. И Пэн, и Бакст, пусть ворчливо и совсем не сразу, но приняли его непохожее искусство и ободрили его на творческом пути. Сам Шагал, однако, вовсе не восторгался их работами и относился к ним скорее как к примерам, показывающим, чего не надо делать. Он глубоко уважал самих художников, но категорически не желал быть их последователем в искусстве.

Как долго Шагал учился у Пэна — неизвестно. Но уж во всяком случае, больше, чем два месяца перед отъездом в Санкт-Петербург в 1907 году, как утверждают некоторые биографы. В своей первой автобиографии он говорит, что учился у Пэна «полтора месяца», однако тут же сообщает, что каждый месяц вынужден был просить у отца пять рублей на учебу; затем он добавляет, что, когда Пэну понравилась его цветовая палитра, он разрешил заниматься бесплатно. «Полтора месяца» на разговорном идише может просто означать неопределенно долгое время: это не реальный срок, а неконкретное замечание субъективного характера¹. В той же автобиографии Шагал упоминает о том, что ему было тринадцать лет, когда он впервые пришел с матерью к Пэну (а значит, шел 1900 год). В письме к Пэну от 14 сентября 1921 года он пишет: «Я вспоминаю себя мальчиком, когда я подымался на ступень Вашей мастерской»; в эссе о Пэне: «Картины Пэна я в детстве слышал, нюхал, трогал». Едва ли это могло происходить в 1907 году, когда Шагалу исполнилось 20 лет и Пэн написал его портрет в рембрандтовской манере. В другом месте автобиографии Шагал пишет, что учился в пятом классе, когда пришел к Пэну (значит, ему было около 18 лет). Это, может быть, ближе к правде, хотя и не вполне сочетается с теми «детскими» впечатлениями, которые он сохранил от своего первого посещения².

У Шагала было особенное (или, лучше сказать, функциональное) чувство времени; все времена как будто параллельны в его сознании. Он мыслит не хронологически, вневременные образы и события значат для него гораздо больше. Нередко он сознательно нарушает хронологию, чтобы минимизировать роль учителей в своем становлении как художника. Известно, что он сохранил связь с Пэном и после того, как покинул Витебск в 1907 году. Он писал Пэну письма, писал о нем статьи (при том что Шагал вообще-то не был щедрым на похвалы другим художникам) и пригласил Пэна преподавать в свое Художественное училище после революции, хотя Пэн не имел ничего общего с левым авангардным искусством. Едва ли все это — результат полуторамесячных занятий рисованием. Скорее всего, Шагал занимался живописью под руководством Пэна (возможно, с перерывами) между 1900 и 1907 годом или, по крайней мере, между 1903 и 1907-м.

Вскоре после того, как Шагал покинул СССР, границы страны были закрыты, и Пэн остался в Витебске, продолжая работать в Художественном училище, созданном Шагалом. В 1927 году на Окружном съезде советов ему было присвоено звание почетного еврейского художника Витебщины. В том же году Шагал опубликовал в Париже эссе о своем «первом учителе».

1 марта 1937 года восьмидесятитрехлетний Пэн был зверски убит у себя дома якобы грабителями, а по всей видимости, агентами НКВД. Эта смерть оплакана в автобиографической поэме Шагала на идише «Мой далекий дом». В 1939 году дом и мастерская Пэна были превращены в мемориальную картинную галерею имени Ю.М. Пэна. Во время Второй мировой войны и оккупации Витебска немецкой армией полотна Пэна вывезли в тыл, а после войны поместили в Государственном художественном музее Белорусской ССР в Минске. Дом Пэна и мемориальную картинную галерею снесли в начале 1970-х. В июне 1992 года около ста пятидесяти картин Пэна были возвращены в Витебск и размещены в Художественном музее города. Потрет Шагала кисти Пэна, однако, остался в Минске.

Примечания

1. Шагал использует выражение «полтора месяца» в другом месте, когда говорит о своей поездке в Палестину в 1931 г., хотя в действительности он ехал вовсе не на полтора, а на три месяца (с 1 марта до 5 июня).

2. Ср. примеч. 55, 61, 83 к автобиографии «Свое».