Главная / Публикации / «Шагаловский сборник. Выпуск 4»

Т. Алешка. «"Я любой, но не ваш": Марк Шагал и Вениамин Блаженный»¹

Марк Шагал и Вениамин Блаженный² (Айзенштадт) — уроженцы Витебской земли, представители еврейского народа, творцы индивидуальных художественных миров, которые, несмотря на свою неповторимость, имеют ряд параллелей и неожиданных совпадений. Это тем более примечательно, что Шагал прославил свое имя как художник, а Блаженный — как поэт. И дело не столько в близких идеях или чувствах, порождающих творческие контакты, сколько в определенных жизненных ситуациях, преображенных в личный миф и порождающих художественный язык и систему образов.

Как известно, Марк Шагал родился в Витебске в 1887 г., но значительную часть своего детства провел в доме своего деда в местечке Лиозно, откуда были родом его родители. А Вениамин Айзенштадт появился на свет спустя 34 года, в 1921 г., в местечке Копысь Витебской области, где прожил совсем недолго, переехав вскоре с родителями в Витебск и поселившись с семьей недалеко от дома Шагала. Там, на Покровской улице, как вспоминал художник, «из <...> окна открывался вид на церкви, заборы, лавки и синагоги»³. Ребенком Шагал любил разглядывать свой город, стоя у калитки. Он писал: «Если мешал забор, я забирался на пенек. Если и тогда было плохо видно, залезал на крышу. В этом не было ничего особенного — мой дед тоже любил посидеть на крыше»⁴. А Вениамин Айзенштадт любил «в детстве ходить по кромке крыши (если и упаду, то подхватят чьи-то добрые руки и унесут в небо)»⁵.

Впечатления, впитанные в детстве, Шагал часто передавал в своих картинах, так же как и Вениамин Блаженный в стихах. Несмотря на все лишения и неудачи, время детства обоим видится временем абсолютного счастья и воспринимается как основа творчества. Шагал в одном из стихотворений писал:

Там, где дома стоят кривые,
где склон кладбищенский встает,
где спит река — там золотые
деньки я грезил напролет⁶.

Блаженный перекликается с ним, вписывая в картину своего детства и Шагала:

Бродим по небу — по витебской улочке,
Молодо время, мы молоды сами,
Дом наш стоит возле маленькой булочной,
Где-то шагает Шагал с чудесами...⁷

Во многих работах Шагала мы видим его родной Витебск, членов его семьи, некоторые бытовые сюжеты, но обыденность далека от реальности, преобразована, имеет скорее форму странных видений. Та же ситуация и в поэзии Блаженного, где реальные события и биографические факты находят отражение в трансформированном виде, «внутри творчества возникает скорее аллегорическое, чем символическое преображение впечатлений, вехи жизни проламывают перегородку художественности и оживают как своеобразные герои памяти»⁸.

У Шагала даже автобиография мифологизирована. «Она читается, — как заметил Бенджамин Харшав, — как непрерывная череда анекдотов, наблюдений и приключений провинциального свидетеля и псевдонаивного фантастического мастера-рассказчика»⁹. А Блаженный, когда говорит о своей семье, «пишет своеобразные апокрифы, неканонические евангелия, где отец и мать оказываются праведниками, приближенными к Христу»¹⁰.

Семья Шагала принадлежала к бедной части среднего класса: его отец работал приказчиком, то есть в торговле, а мать держала продуктовую лавку¹¹. В автобиографии «Своё» Шагал пишет, что дед (сам учитель) хотел, чтобы отец стал «чем-то вроде подрядчика. Но из этого ничего не вышло — тридцать два года он фактически прослужил простым рабочим, таскал пятипудовые бочки»¹² с селедкой. И у отца Вениамина Блаженного тоже «ничего не вышло». Поэт рассказывал о своем отце несколько историй, которые очень напоминают притчи. «...Бедный парень из Копыси женился на дочери шкловского корчмаря. Конечно, вряд ли такая партия обрадовала родителей жены. <...> После женитьбы шкловская родня решила, что наконец-то они образумятся. Корчмарь выделил приданое и купил молодым писчебумажную мастерскую в Копыси. Михл Айзенштадт стал владельцем и управляющим. Но вместо того, чтобы подгонять работников, заключать выгодные сделки и делать деньги, Михл, ближе к обеду, шел в лавку и покупал вкусную халву для всех. Ставили самовар, и работники сидели за чаем до конца дня. Конечно, мастерская разорилась. Айзенштадты уехали жить в Витебск. А Михл пошел рабочим на щетинно-щеточную фабрику, день-деньской вычесывал свиную шерсть, дышал химикатами, но ни разу не пожаловался на тяжелый труд»¹³.

Несмотря на такое неблагополучие, отцы были уважаемы и почитаемы и оказали большое влияние на обоих мальчиков. Одно из самых известных стихотворений Вениамина Блаженного называется «Родословная» и посвящено отцу поэта Михлу Айзенштадту. Кроме того, Блаженный постоянно обращается к отцу в стихах, акцентируя то духовное наследство, которое получил от него:

Какой огромный мир я получил в подарок
От нищего отца: и посох, и суму,
И праведной свечи копеечной огарок,
И на исходе лет — узилище-тюрьму.
Как будто он, отец, владел землей и морем,
Как будто он дарил кому-то города, —
Ну а меня решил порадовать он горем —
Наследство — хоть куда...¹⁴

(«Какой огромный мир я получил в подарок...»)

Шагал в стихотворении «Наследство» создает схожий словесный портрет отца:

Не покладая рук разбитых,
всю жизнь трудился ты — затем,
чтоб нас вскормить, детей несытых
среди пустых и бедных стен.
Твое наследство — ах как зыбко:
твой дух, которым я пропах,
твоя — в чертах моих — улыбка,
и сила — в двух моих руках...¹⁵

В автобиографии Шагал писал с теплотой и любовью о своем отце, называя его кошерный простак¹⁶ и акцентируя поэтическую безропотность народной души»¹⁷. Об отце, как «человеке с безропотной душой»¹⁸, «избраннике горя», научившем сына праведности, нестяжательству и христовой кротости¹⁹, пишет и Блаженный в стихотворении «Родословная»:

Отец мой — Михл Айзенштадт — был всех глупей в местечке.
Он утверждал, что есть душа у волка и овечки.
Он утверждал, что есть душа у комара и мухи.
И не спеша он надевал потрепанные брюки.
Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка,
Ему лавчонка не нужна. Зачем ему лавчонка?..
И мой отец не торговал — не путал счета в сдаче...
Он черный хлеб свой добывал трудом рабочей клячи.
— О, эта черная страда бесценных хлебных крошек!..
...Отец стоит в углу двора и робко кормит кошек.
И незаметно он ногой выделывает танец.
И на него взирает гой, веселый оборванец.
— «Ах, Мишка — «Михеле дер нар» — какой же ты убогий!»
Отец имел особый дар быть избранным у Бога.
Отец имел во всех делах одну примету — совесть.
. . . . . . . . . .
...Вот так она и родилась, моя святая повесть²⁰.

Но не менее важна для обоих художников мать. Она занимает центральное место в пространстве памяти, в постоянном воскрешении детства. «Она неотрывна от сущности того могучего мальчишества, которое держит и преобразует весь душевный мир поэта»²¹. Так, например, Шагал посвящает свою первую автобиографию «Рембрандту, Сезанну, маме, жене», помещая рядом с «центральными фигурами в истории изобразительного искусства <...> двух самых главных в его жизни женщин»²². Для Блаженного отец и мать тоже в одном ряду с любимыми поэтами, между живыми и мертвыми не существует преграды, как и между кровным родством и духовным:

О, Дом мой, мой приют, где мертвый Пастернак,
Как лебедь на воде, вращает длинной шеей,
Отец сидит, меня как будто не узнав,
А мать от свежих слёз всё так же хорошеет.
В том Доме я могу, блуждая до поры
В сообществе живых, но жалуясь умершим,
С Ахматовой вздыхать, с Цветаевой курить
И прочие творить немыслимые вещи²³.

Интересно, что существует еще ряд совпадений в биографиях двух творцов. Так, например, Шагал, одаренный с детства различными талантами, никак не мог выбрать между пением, музыкой и танцами. А еще он писал стихи. Их хвалили, и он думал, что станет поэтом. Так продолжалось до тех пор, пока в пятом классе на уроке рисования юного Шагала не сразил рисунок одноклассника, скопированный из «Нивы». С этой поры в него «словно бес вселился»²⁴, он рисовал без остановки, пока другой одноклассник, увидев его работы, не произнес знаковое «Да ты же настоящий художник!»²⁵. После этого оставался один путь — в «Школу живописи и рисунка художника Пэна».

Вениамин Блаженный тоже проявлял в детстве разные таланты. «В школе Вениамин стал рисовать. <...> Особенно хорошо у мальчика получались портреты. После пятого класса он пошел в художественное училище, показал свои работы, но ему сказали:

— Ты еще молод. Подрасти чуток. Поучись в школе. А потом приходи к нам. Обязательно будешь у нас учиться»²⁶. Но «буквально через несколько недель кто-то принес в школу книгу. «Антология поэзии от Владимира Соловьева до Михаила Светлова», изданная в Москве в 1926 году, как ураган, ворвалась в жизнь Вениамина Айзенштадта, разметав все прежние планы. Мальчик читал эту книгу днями и ночами. Как будто кто-то околдовал его. Он перестал рисовать, учиться, остался на второй год в общеобразовательной школе²⁷. Целыми днями, как слова молитв, шептал он прочитанные строки и вскоре стал сам сочинять стихи. А однажды отважился и написал письмо Борису Пастернаку»²⁸.

Итак, процесс инициации проходил примерно по одному сценарию: Марк Шагал отправляется в школу Юделя Пэна услышать приговор, есть ли у него талант, а затем в Петербурге к Льву Баксту, а Вениамин Блаженный — в Москву к Борису Пастернаку. Оба получили одобрение и поддержку. Но дальнейший жизненный и творческий путь складывается у них совсем по-разному в силу ряда причин.

Шагалу удалось вырваться из черты оседлости. Он родился в Витебске, учился в Петербурге, жил в Париже и Америке, но всюду и в любых обстоятельствах оставался сыном еврейского народа, хотя свое подлинное имя — Сегал Моше, он, как пишет И.Ф. Вальтер, «еще в России для удобства интернационализировал в «Марк Шагал»»²⁹. Его поездка и обучение в Петербурге, а затем в Париже в корне изменили его жизнь. Знакомство с литературно-художественной богемой двух столиц, посещение великих музеев, творческие эксперименты и включенность в современную художественную жизнь во многом помогли ему сформировать свой собственный неповторимый стиль. «Всю свою жизнь он самым естественным образом играл роль аутсайдера и эксцентрика от живописи»³⁰, но то, что в Советском Союзе сделало бы его изгоем, на Западе работало на его популярность.

Вениамин Айзенштадт, не настроенный на успех, убежденный, что «благополучие — и житейское, и внутреннее — с миром творческой личности несовместимо»³¹, избравший другую стратегию, долго прожил под своим настоящим именем, скитаясь и преодолевая невзгоды жизни. После восьми классов школы он поступил в Витебский учительский институт на историческое отделение, но закончил только один курс, так как началась Вторая мировая война. Затем последовала эвакуация, переезд в Минск, работа художником на комбинате бытовых услуг и фотографом-лаборантом в артели инвалидов, так как беспартийного преподавателя истории никто не хотел брать на работу. Продолжая писать стихи, он, тем не менее, не был включен в литературный процесс послевоенного времени, так как у него была другая иерархия ценностей и, соответственно, полное неприятие существующего порядка вещей. Он жил вне литературного окружения, среди его постоянного круга общения не было писателей, он не зарабатывал на жизнь литературным трудом. Маргинальное положение Вениамина Айзенштадта в литературе не было осознанной позицией, он на протяжении всей своей творческой жизни пытался опубликовать свои произведения, «неустанно от руки переписывал стихи в «сборники», которые рассылал мастерам, в редакции, в издательства»³². Айзенштадт познакомился и переписывался с А. Тарковским, В. Шкловским, С. Липкиным, И. Лиснянской, Б. Чичибабиным. Все респонденты восторженно отзывались о его стихах, но помочь опубликовать их не могли. Да и для самого Айзенштадта подобные отношения не обеспечивали ни «вписанности в некое сообщество единомышленников, ни ощущения эзо- и экзотерической опоры, защиты»³³. Как вспоминал позже сам поэт, «назидатели из редакций последовательно советовали учиться у Маяковского и Исаковского»³⁴. Но Айзенштадт, желая пробиться к своему читателю, всё же «не делал никаких попыток отвечать требованиям, которые предъявляло государство к «подведомственной» поэзии»»³⁵. Его нонконформизм, очень рано сформированное поэтическое кредо, неконвенциональность многих компонентов поэтического текста сделало его положение в литературе безнадежно маргинальным. Позже он вспоминал: «Мое поэтическое кредо сформировалось очень рано, раньше, чем я, собственно, начал писать. В первых стихах, которые я послал Пастернаку, были такие строки:

С улыбкой гляжу на людской ералаш,
С улыбкой твержу: «Я любой, но не ваш»³⁶.

В начале 1980-х всё же появился псевдоним Блаженный, придуманный Г. Кориным, «первым советским публикатором³⁷ его стихотворений, для облегчения цензурной участи автора с ««характерной» фамилией»³⁸. Но псевдоним «Блаженный» оказался вторым, едва ли не более точным именем для поэта, так как отражал наследственную особенность, столь важную для него, особенность, положенную в основу личного мифа. Лирический герой Блаженного — человек не от мира сего, скиталец, убогий, юродивый, «свихнувшийся в духе», «нищеброд». Подобный образ сформировался под воздействием романтической традиции, наиболее полно воплотившей образ поэта-изгоя, не принимающего всё то, что маркируется как норма и, возможно, под влиянием творчества и судеб любимых поэтов Блаженного — Цветаевой и Мандельштама, жизненные пути которых были трагически скорректированы XX веком. Безусловно, образ лирического героя создавался и как результат осознания своей изоляции в социуме и литературе. Блаженный писал: «Когда витию окружает пустошь, / Он постигает искренность шута»³⁹. Но принадлежность к шутам, юродивым, блаженным делает его и художником богоотмеченным:

Я не только твой шут, я избранник твой, Господи, тоже,
И поскольку моя с сумасшедшей слезою судьба,
Будь со мной подобрее, Господь, будь со мною построже —
Я не только твой шут, я твоя боевая труба⁴⁰.

Конечно же, у Блаженного сумасшествие или безумие — это во многом «поэтизация творческого восторга, поэтизация отрыва от обыденного. Посему здесь есть элемент своеобразной иронической игры: иронизируется понятие «земного рассудка». Именно рядом с таким рассудком поэт и ощущает себя безумным, именно в уходе от этого рассудка и его губительных законов — поэт и счастлив и свободен»⁴¹. В данном плане Блаженный, безусловно, перекликается с Шагалом, который также всячески эксплуатировал мифологему безумия, начиная с воспоминаний о детстве, когда его укусила собака, которая оказалась бешеной (он лукаво добавляет: «Ну теперь им все ясно?»⁴²). Но если у Блаженного тема безумия больше связана с трагическим мирочувствием поэта, то у Шагала скорее с индивидуальным мировосприятием, с отрывом от обыденного, с неповторимым художественным языком.

Образ клоуна, паяца, шута присутствует в творчестве и Шагала, и Блаженного, но у Шагала он обусловлен модернистским видением мира, гиперболой, гротеском, стремлением всё поставить с ног на голову. Его клоун родствен Чарли Чаплину, в то время как шут Блаженного в прямой связи с юродством. Кстати Блаженный обратил на это внимание в стихотворении «Смерть и Шагал»:

Марк Шагал, это совсем неплохо,
Когда можно выйти из дому
И остановить случайного прохожего:
— Скажите, а я похож на клоуна?..
Не бойтесь меня обидеть,
Я буду очень рад, если вы скажете, что я похож на клоуна,
Ведь при виде клоуна смеются дети —
Он наполняет их детские рты крупицами смеха,
Как птицы клювики птенцов зернышком и червячком⁴³.

Шагал «далек от апокалиптичности, свойственной русской культуре, его паяц не похож на трагического клоуна <...>, он обладает не даром провидения и проклятия, как юродивые, а парадоксальной добротой, как Иванушка-дурачок»⁴⁴. Для Блаженного же эстетика шутовства, которую он «культивирует с небывалой для XX века энергией и убежденностью <...> — настоящее мистическое юродство <...> и мощный вклад в духовные слои нашего времени»⁴⁵.

Моление о нищих и убогих,
О язвах и соблазнах напоказ.
— Я был шутом у Господа у Бога,
Я был шутом, пустившим душу в пляс.
На пиршестве каких-то диких празднеств,
Одетая то в пурпур, то в рядно,
Душа моя плясала в красной язве,
Как в чаше закипающей вино⁴⁶.

Убожество и изгойство связано у В. Блаженного и с темой еврейства, хотя в отличие от Марка Шагала он писал только на русском языке и считал себя русским поэтом, но всё же элементы еврейской национальной традиции и религии сыграли определенную роль в его творчестве.

Известно, что семья Шагала принадлежала к хасидской общине, а «отец художника был очень набожным человеком. И хоть сам Марк Шагал в зрелом возрасте не был религиозен, религиозные впечатления детства оказали на него огромное воздействие, составив основу не только многих его зрительных образов, но и самого мировоззрения художника»⁴⁷.

Семья В. Блаженного несколько иначе относилась к вере. Поэт вспоминал об отце: «Он был философ. Как я понимаю, у него были элементы хасидизма. Любопытно, что отец в прямом смысле не был религиозным человеком <. >. Вообще мать меня брала в синагогу <...>. Общение с Богом было настолько на равных, добрых друзей, что вся эта сторона ритуала, все эти песнопения <. > были для него вторичным и иногда даже вызывали у него такие иронические замечания»⁴⁸. Михл Айзенштадт «в совестливом своем убожестве» был «евреем не иудаистской, а как будто христианской ориентации — с огромным даром сострадания. И еще Блаженный вспоминал-размышлял: «Айзенштадт — городок в Австрии, значит, предки мои были европейскими евреями, воспринявшими дух христианства. В моей семье было великое почтение ко Христу, совсем не так, как в ортодоксальных еврейских семьях. И для меня истинность этого Равви была непреложной. Никакие философы и мудрецы, которых я читал впоследствии, — никто не заменил мне Христа»⁴⁹.

Но всё же, если анализировать поэтическое творчество В. Блаженного, то мы увидим, что христианство у него несколько своеобразное, дополненное и преображенное элементами хасидизма. А «поскольку хасидизм не создал собственного оригинального учения, выходящего за рамки еврейской религиозной мысли, то <...> положения его <...> питались от еврейской национальной традиции, гораздо более древней, чем хасидизм»⁵⁰. Эту традицию усвоил и Шагал, и она вошла в плоть и кровь его картин и его мировоззрения. Отсюда же представление о том, что «во всяком человеке <...> и во всяком предмете, всякой вещи» присутствует Бог⁵¹. «Такое всеобщее равноправие и, как следствие, всеобщую одухотворенность мы встречаем во множестве картин Шагала»⁵². Убеждение в абсолютном равенстве живого перед Богом господствует и в художественном мире Блаженного. На картинах Шагала присутствует чуть ли не весь Ноев ковчег домашней скотины и птицы, так как все они являются частью воспоминаний, домашней жизни, детства. Иная ситуация в поэзии Блаженного, где круг животных более ограничен и главными героями его стихов являются собака, кошка и птицы, воплощающие «мотив онтологической беззащитности живого»⁵³. На образах животных, как и самого лирического героя, «лежит отсвет гибельного пути, который, с одной стороны, идет от неблагополучия земной судьбы <...>, а с другой — от знания неминуемой смерти»⁵⁴. Кроме того, собака — наиболее частотный образ поэзии Блаженного, является еще и особой приметой юродства. Она — «символический знак отчуждения, который известен со времен кинизма»⁵⁵. В стихах Блаженного «образ собаки <...> еще и двойник лирического героя. Даже воображаемый приход к Богу происходит в сопровождении этого второго «я»»⁵⁶: «Я и пес — мы на божьем пороге / Поджимаем от страха зады. <...> // Не гляди, что мы худы, Владыко, / Что совсем неприглядны с лица, — / Шиты бисером мы, а не лыком — / Два юродивых — два хитреца»⁵⁷.

У Шагала животные также могут передавать чувства автора. Так, например, «в некоторых поздних портретах любимых женщин Шагал изображает рядом или позади возлюбленной фигуру или голову доброго животного, сопровождающего или охраняющего ее. Этому животному он как бы делегирует свои чувства»⁵⁸. Также животные выполняют «функцию маски», «воплощающую идею вечных метаморфоз»⁵⁹, что присутствует частично и в поэзии Блаженного, у которого нет постоянной иерархии вещей — «она текуча и условна»⁶⁰.

Разговор о творчестве Шагала и Блаженного можно продолжать еще долго, оснований для этого достаточно. Но проблема в том, что Марк Шагал, несмотря на всю свою уникальность, оказался художником, вписанным в культурную жизнь века, и, более того, ввел еврейское художественное искусство в мировой культурный процесс. А Вениамин Блаженный творил на обочине литературного процесса и оказался «вырванным из контекста истории поэзии»⁶¹. Конечно, Шагалу было легче пробиться к зрителю и признанию, чем Блаженному еще и потому, что язык живописи более универсален. А Блаженный оказался в «пограничном» положении еще и в смысле сложной межкультурной ситуации, когда еврей, родившийся в белорусском местечке, пишет на русском языке и считает себя русским поэтом, а своей родиной Россию. Для россиян он — белорусский поэт, пишущий на русском языке, а для белорусов — один из русскоязычных поэтов, творчество которых только недавно привлекло к себе внимание академических кругов.

Некоторые исследователи, отмечая уникальность фигуры В. Блаженного в русской поэзии, сравнивают его с положением М. Шагала в русской живописи. Сам поэт, по-видимому, не был бы против такого сопоставления, осознавая всю существующую разницу двух художественных миров.

Мне приснился мальчишеский Витебск,
Я по городу гордо шагал,
Словно мог меня в Витебске видеть
Мой земляк сумасшедший — Шагал.
У Шагала и краски и кисти,
И у красок доверчивый смех,
И такие веселые мысли,
Что земля закипает, как грех.
Бродят ангелов смутных улыбки,
Разноцветные крылья у кляч,
И наяривает на скрипке,
И висит над домами скрипач.
И Шагал опьянен от удачи,
Он клянется, что внешний мой вид
На какой-то свой холст присобачит,
Только лик мой слегка исказит.
И прибавит и блажи и сажи,
И каких-то загадочных чар, —
И я буду похож на себя же,
И на всех дорогих витебчан⁶².

Примечания

1. Доклад был прочитан на XXIV Международных Шагаловских чтениях в Витебске 15 июня 2014 г.

2. Вениамин Блаженный (Айзенштадт, 1921—1999) — поэт второй половины XX века, одна из центральных фигур в русскоязычной поэзии Беларуси.

3. Шагал М. Своё // Мой мир. Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью. М.: Текст, 2009. С. 32.

4. Там же.

5. Цит. по: Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного // Вопросы литературы. 1994. № 6. С. 64.

6. Шагал М. «Там, где дома стоят кривые...» // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.m-chagall.ru/tvorchestvo/poehzija.html

7. Блаженный В. Сораспятье. М., 2009. С. 299.

8. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 40.

9. Харшав Б. От редактора // Шагал М. Мой мир. Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью. С. 5.

10. Авторская программа Светланы Буниной «Частная коллекция». Слова другого мира: письма И. Анненского, «Сораспятье» В. Блаженного, мистические стихи Георгия Недгара // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://litradio.ru/podcast/annenskij_chastnaja_kollektsija040509/detail2.htm

11. Харшав Б. Мифология своей жизни // Шагал М. Мой мир. Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью. С. 13.

12. Шагал М. Своё. С. 33.

13. Шульман А. Две жизни Вениамина Айзенштадта // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://amkob113.narod.ru/blatzen/ben-06.html

14. Блаженный В. Сораспятье. С. 155.

15. Шагал М. «Наследство» // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.m-chagall.ru/library/Angel-nad-kryshami12.html

16. Шагал М. Своё. С. 34.

17. Там же.

18. Анкудинов К. Блаженный // Блаженный В. Сораспятье. С. 54.

19. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 54.

20. Блаженный В. Сораспятье. С. 25.

21. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 53.

22. Харшав Б. Мифология своей жизни. С. 11.

23. Блаженный В. Сораспятье. С. 116.

24. Шагал М. Своё. С. 54.

25. Там же.

26. Шульман А. Две жизни Вениамина Айзенштадта.

27. М. Шагал тоже оставался на второй год в школе. См.: Шагал М. Своё. С. 53.

28. Шульман А. Две жизни Вениамина Айзенштадта.

29. Инго Ф. Вальтер, Райнер Метцгер. Марк Шагал. Живопись как поэзия. М., 2008. С. 28.

30. Там же. С. 7.

31. Бек Т. Скиталец духа // Блаженный В. Стихотворения. 1943—1997. М., 1998. С. 123.

32. Строцев Д. Настигнутый вдохновением // Блаженный В. Сораспятье. М., 2009. С. 11.

33. Руссова С.Н. Автор и лирический текст. М., 2005. С. 205.

34. Блаженный В. Силуэт автобиографии // «Скиталец духа»: Вениамин Блаженный и его поэзия в фильмах и песнях. DVD. М., 2010.

35. Корчагин К. «Айзенштадт — это город австрийский...» О книге стихов Вениамина Блаженного «Сораспятье» // Новое литературное обозрение. 2009. № 98. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.litkarta.ru/dossier/korchagin-o-blazhennom/dossier_3267/

36. Блаженный В. Религия — зеркало любого творчества // Блаженный В. Биографические материалы. Монолог. Минск, 1997. Вып. 1. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://krotov.info/libr_min/02_b/la/zhenny_2.html

37. Первая публикация стихов В. Блаженного состоялась в альманахе «День поэзии» (1982), когда поэту исполнился шестьдесят один год, а первый его сборник вышел в шестьдесят девять лет («Возвращение к душе» М., 1990).

38. Корчагин К. «Айзенштадт — это город австрийский...».

39. Блаженный В. Сораспятье. С. 47.

40. Цит. по: Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 66.

41. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 71.

42. Шагал М. Своё. С. 50.

43. Блаженный В. Стихотворения 1943—1997. М., 1998 // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vavilon.ru/texts/prim/blazhenny1-1.html

44. Нива Ж. Нежные шаги Марка Шагала // Нива Ж. Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе. М., 1999. С. 21.

45. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 66.

46. Блаженный В. Сораспятье. С. 48.

47. Либина М. Элементы еврейской национальной традиции в творчестве Шагала // Шагаловский сборник. Вып. 2. Материалы VI—IX Шагаловских чтений в Витебске (1996—1999). Витебск, 2004. С. 33.

48. Блаженный В. Силуэт автобиографии // «Скиталец духа»: Вениамин Блаженный и его поэзия в фильмах и песнях. DVD.

49. Цит. по: Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 54.

50. Либина М. Элементы еврейской национальной традиции в творчестве Шагала. С. 33.

51. Там же.

52. Там же.

53. Подрезова Н.Н. Поэзия Вениамина Блаженного в контексте русского модернизма // Литера. Вестник факультета филологии и журналистики ИГУ. Выпуск 2. Иркутск, 2005. С. 84.

54. Там же.

55. Цит. по: Подрезова Н.Н. Поэзия Вениамина Блаженного в контексте русского модернизма. С. 79.

56. Там же.

57. Блаженный В. Сораспятье. С. 41.

58. Либина М. Элементы еврейской национальной традиции в творчестве Шагала. С. 35.

59. Там же.

60. Аверьянов В. Житие Вениамина Блаженного. С. 56.

61. Подрезова Н.Н. Поэзия Вениамина Блаженного в контексте русского модернизма. С. 78.

62. Блаженный В. Стихотворения 1943—1997. М., 1998 // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vavilon.ru/texts/prim/blazhenny1-1.html