Главная / Публикации / Марк Шагал. «Ангел над крышами»

В атомную эру

В парижском еженедельнике «Леттр Франсез» была в свое время напечатана речь Марка Шагала, произнесенная им в мае 1963 года в США, в тесном кругу. Публикация" открывалась предисловием редактора издания, поэта Луи Арагона, который, в частности, писал: «Согласны ли мы с каждым словом, высказанным Марком Шагалом, со всеми его оценками? Вопрос так не стоит. Неужели мы будем дискутировать с ним по поводу его утверждения, что «Библия — самое великое в мире произведение искусства»?.. Мы считаем важным представить нашим читателям текст Шагала — независимо от того, согласны мы с выводами автора или нет, — текст, который мы считаем явлением, ибо автор его — один из крупнейших художников современности. И такое явление не должно пройти мимо внимания современников...»

Речь Марка Шагала

Всю свою жизнь я больше любил послушать других и, насколько хватало способностей, у них поучиться.

Будь я поумней, я оставался бы при моей живописи, ни на что не отвлекаясь и занимаясь работой, которая есть главная цель моей жизни и которую, смею думать, я делаю не для себя только одного.

Радостно знать, что и в наши дни есть люди, которые собираются вместе, чтобы обменяться мнениями по существеннейшим вопросам бытия.

Что может быть более трогательным в нашу эпоху, в нашем человеческом сообществе, на нашей планете Земля — чем желание и готовность прислушаться к душе человека и услышать в ней движение мира, со всеми его вздохами и грезами?

На протяжении сотен и тысяч лет жизнь человеческая была легче, чем сейчас, много легче — в смысле моральном. Человек опирался на ту или иную нравственную основу, уходящую корнями в него самого.

Тому имеются ясные доказательства. Рассматривая творения давних и древних эпох, мы обнаруживаем в них определенное понимание, концепцию мира, выраженную с такой четкостью, что не остается места для сомнений.

Но уже многие и многие годы, с нарастающим постоянством, прежние концепции бытия и мироздания оказываются неспособными больше возвышать человека и наполнять внутреннюю его жизнь. Этого современному человеку не хватает не только для творчества, но и для ежедневного существования.

Говоря об этом, я не впадаю в траур, я не пессимист.

Нет такой силы, которая могла бы заставить меня стать на путь неверия в человека, тем более при том, что я глубоко верую в возвышенность самой природы.

В то же время я убежден, что человеческий выбор, ход жизни и историческое развитие нередко являются результатом определенных космических влияний, которым подвержено как человечество, так и отдельная человеческая судьба.

Но при этом мы все же не можем не спросить: «Почему же мы обеспокоены больше, чем прежде, в последние годы?»

Чем больше человечество, проявляя отвагу, освобождается, так сказать, от своих цепей, тем более одинокой чувствует себя отдельная личность, остающаяся в этой огромной людской массе один на один со своим роком, судьбой.

Я хочу, как всегда, обратиться сегодня к этим вопросам, представляющим интерес для искусства, мало того: являющимся самой сутью искусства, главным свойством его.

Когда появился импрессионизм — словно окно распахнули. Свет стал сиять на горизонте как радуга, освещая нам мир. Но хотя импрессионизм и использовал более сильные, интенсивные краски, мне все же кажется, что в целом общая картина мира как бы смялась, скукожилась — в сравнении, например, с натуралистическим изображением мира Кур-бе...

После импрессионизма явился кубизм, который ввел нас в геометрические подземелья образов и предметов. Потом — абстракционизм; он свел мироздание к элементарным частицам, к материи.

Давайте же подведем итог тому существенному, аутентичному, что мы имеем в нашем бытийном багаже.

Мир принадлежит нам с той минуты, как мы рождаемся, и нам кажется, что мы достаточно вооружены перед жизнью с первого же момента нашего существования.

На протяжении примерно двух тысяч лет мы черпали энергию из того резерва, который питал нас, оберегал и давал содержание, смысл всей нашей жизни. Но в течение последнего столетия в этом энергетическом резервуаре образовалась трещина. Элементы, из которых эта энергия состоит, стали распадаться, и люди начали по-иному видеть такие понятия, как: Бог, перспектива, краска, Библия, форма, линия, традиция, всякого рода гуманизм, любовь, верность, семья, школа, воспитание, пророки, а заодно и Христос.

Может быть, я и сам поддался сомнениям? Я писал чудные картины, отрезал персонажам головы или разрезал их на куски или подвешивал их в воздухе, словно висельников. Я это делал во имя новой перспективы, во имя поиска новых построений и неведомых прежде состояний...

Таким образом, мироздание постепенно превращалось в небольшой мирок, в котором мы, маленькие человечки, вертимся и цепляемся за мельчайшие элементы нашей природы, в которой мы добрались уже до атома.

Это правдоподобие научных достижений и научного постижения природы — не является ли оно пограничной линией, отрезающей нас от источника питания, источника поэзии? Не опустошает ли оно нашу душу? Не ограблен ли человек, у которого отняты другие первоэлементы, дававшие ему на протяжении тысячелетий покой и физическую уравновешенность? Не лишается ли человеческий организм морального содержания жизни и созидательства?

В последние годы мне часто приходится обсуждать этот вопрос, который для себя я называю проблемой истинной химии или истинной формы материи — именно тут я нахожу меру, эталон всякой истинности. Как же рождается, как живет и развивается эта самая, широко мною понимаемая, химия, дающая нам и искусство, и достоверную концепцию бытия?

Отвечаю: она состоит из элементов любви и некоей естественности, натуральности, присущей самой природе — то есть: она не приемлет зла, ненависти и... равнодушия. И если мы, к примеру, до глубины души очарованы Библией, то потому, что, с точки зрения этой химии, Библия — самое великое в мире произведение искусства. Библия содержит в себе высочайший идеал бытия человека на планете Земля.

Появится, возникнет другой гениальный химический состав — человечество примет его и уже ему будет следовать как новой концепции мира и новому пониманию жизни.

Я не столь амбициозен, чтобы объяснять своими словами и все другие великие ценности человеческой истории.

Какую же огромную ошибку совершают те, кто полагает, будто эту самую химию, про которую я говорю, можно добыть в какой-нибудь научной лаборатории или на фабрике или постигнуть ее теоретически.

То, что я называю своеобразной химией, таится в нас. Она — в наших руках, в нашей душе!

Это — свойство врожденное, но и результат воспитания.

Чтобы оставаться в плоскости нашего общего разговора и чтобы точнее быть понятым, я хотел бы, если позволите, рассказать, чем я в последнее время занимаюсь.

Я намерен продолжить библейскую серию, которая найдет свое место в одном помещении — нет, не в музее и не в здании, где молятся, — куда люди будут приходить в поисках нового пластического и нового духовного содержания, о котором я говорил.

Мне кажется, что среди нас есть люди, ищущие того же. Может быть, это — вы, собравшиеся здесь сегодня, а может быть, это будут другие, потом...

Хотя я в себе философских наклонностей не замечал, я хорошо чувствую, что сегодня душит искусство и культуру, и отчасти самую жизнь.

Именно в нашу эпоху, с ее ослабленной основой религиозного чувства — я не хочу вдаваться в исследование причин этого явления — мы не можем не замечать, что искусство 19-го и 20 веков, вплоть до наших дней, было лишь слабым отблеском научных открытий, в то время как искусство Возрождения и предшествующих ему эпох отражало с полной силой религиозный дух или, по меньшей мере, иллюстрировало религиозные чувства времени.

Не могу удержаться от разъяснений: искусство так называемого наукопостигаемого характера или искусство, создаваемое для удовольствия, — имеют, подобно продуктам питания, ценность недолгосрочную. Исторически такое искусство кратковременно и всякий раз потихонечку исчезает.

Говорят, что «хороший» человек может быть плохим художником. Но уж никаким он вообще художником (шире — артистом) не будет, если он «плохой» человек и не личность.

Я знаю, и знаю это определенно, что писать натуру нынче не в моде, во всяком случае — у некоторых художников. После таких мастеров, заявляют они, как Сезанн, Моне, Гоген не осталось выразительных средств для изображения натуры. И любой ценой они избегают натуру. На меня это производит такое же впечатление, как встречаешь, бывает, человека, который ни за что не хочет посмотреть тебе в глаза. Для меня такой человек — феномен, я боюсь его и сам отвожу взгляд.

Знаменитые революционеры искали научные методы для установления порядка в экономической и социальной жизни на земле. Со временем выясняется, что все научные теории такого порядка противоречивы, а также противоречат одна другой.

Изменения как в социальной жизни, так и в искусстве станут, может быть, более надежными, если рождаться они будут не только из головы, но и из души человеческой. Если бы люди более внимательно читали пророков, они там могли бы найти ответы на самые разные вопросы бытия.

Я спрашиваю: не существует ли других революционных методов, кроме тех, которые мы пережили? Не существует ли другой основы для живописи, кроме мотива украшательского (только б понравилось!), или даже экспериментального, или того, который лежит в истоке живописи пугающей, старающейся чем угодно устрашить человека?

Может, это и наивно и звучит по-детски, но я повторю великую истину: мир и все в мире спасется любовью. Без любви наш мир — шаг за шагом — будет приближаться к концу.

Если бы к теоретическим и научным исканиям можно было прибавить этот элемент любви, то результат для всех нас был бы более справедливый, и с тем большей надежностью его можно было бы реализовать.

В нашу атомную эру мы уже, кажется, дошли до границ. Каковы же они? Мы ведь не хотим свалиться во вселенскую яму...

Прожив на земле немало лет, я узнал разные стороны жизни и понимаю, что легче взобраться на Монблан, чем надеяться, что человека можно переиначить.

Если же говорить о живописи, то я очень много раздумывал о краске, которая называется любовь.

Для меня радостно думать о молодежи, которая станет, надеемся, эхом наших трудов. У меня легко на душе, когда я вижу и верю, что вас, собравшихся здесь, тревожат те же проблемы. Я счастлив надеяться, что мой призыв не останется воплем в пустыне.

1963