Главная / Публикации / Клер Ле Фоль. «Витебская художественная школа (1897—1923)»

Мой первый учитель. Пэн

Пэн — мой первый учитель. Живет все время в Витебске. Витебск живет и Пэн живет в нем. Если я чему-либо завидую, если я грущу о чем-либо, — так это о том, что Пэн всегда живет в Витебске, а я всегда, всегда в Парижах... Не понимает он меня, когда мои письма к нему переполнены вопросами: «Как поживают мои заборы, заборы и заборы»?

Я узнал о Пэне в тот момент, когда с площадки трамвая, катившегося вниз и замедленно подымавшегося в гору Соборной площади, мне мелькнул кусок белой надписи на синем фоне: «...школа живописи Пэна».

«Ах, — подумал я в отдалении, — интеллигентный же город наш, город Витебск». Я решил познакомиться с вывеской поближе.

Оказывается — большая, синяя жестяная вывеска, какие висят на лавках. В самом деле, в нашем городе маленькие визитные карточки, дощечки на дверях не имеют никакого значения, никто не обращает внимания...

«Булочная и кондитерская Гуревича», «Табак, разные табаки», «Овощная и зеленая лавка», «Аршавский портной»; «Школа живописи и рисования художника Пэна» — все это выглядит снаружи, как «а штыкель гешефт»¹.

Нездешним миром показалась мне эта вывеска. Ее синий цвет, как синий цвет неба. Дрожит она от солнца и дождя. Впрочем, эта вывеска растаяла ныне так же, как все снега прошедших годов, и я не настаиваю ни на чем...

Слыхали ли вы о Пэне, о моем первом учителе, о художнике, О труженике, живущем вечно на Гоголевской улице?

Живу 38 лет, и ни в одной мастерской не видел такой атмосферы искусства. Его мастерская переполнена картинами от пола до потолка. На полу лежат также горки бумаг и полотен. Свободен потолок. На потолке паутина и полная свобода. Люди еще пока не пользуются потолками. Вот почему я на нарисованных потолках охотно сажаю людей... пусть посидят. Вам не нужно идти в поле, за город, не нужно обращать внимания на людей, ходить в театр, в синагогу. Все это здесь, все это жалуется и вздыхает с пэновских стен ежедневно, ежечасно, по субботам и по праздникам, днем и ночью... Кое-где между картинами вкраплены школьные, гипсовые, греческие головы, руки, ноги, орнаменты. Белые предметы покрыты пылью. Шмыгая носами, мы, ученики, поглядывали то на гипс, то на бумагу.

А сам художник? Бездарен я, если не смогу вам описать, как он выглядит. Пусть он невысок, — от этого его фигура только интереснее. Свисают к ногам углами концы пиджака. Колышутся направо, налево, вниз и с ними вместе его часовая цепочка.

Бородка светлая — остра, подвижна и быстро чертит то грусть, то привет: «а гут морген».

Ни одна красивая барышня города не достигала двадцатой весны без того, чтоб Пэн не пригласил ее позировать, — как ей угодно. Если возможно до груди, — тем лучше.

Выходит Пэн на балкон — у него прямо рука заболевала от поклонов.

Если я обо всем этом пишу, то только потому, что, когда сидел у него в ателье, у меня было много свободного времени. Я все замечал. Описывать картины Пэна я не могу. Картины Пэна я в детстве слышал, нюхал, трогал. Я их не вижу издали. Вот почему я плохой критик, и слава Богу. Впрочем, вам нравится одно, а мне другое. Все дело вкуса.

Уж 20 лет, как я оставил Пэна. Судьба забросила меня далеко от родных развалин. Но всю свою жизнь, каким бы разным ни было наше искусство, я помню его дрожащую фигуру. Он живет в моей памяти, как отец. И часто, когда я думаю о пустынных улицах города, он то тут, то там... И я не могу не просить вас: запомнить его имя.

Марк Шагал

Шагал М. Мои первые учителя. 1. Пэн // Рассвет (Париж). 1927. № 4Б. С. 6—7.

Примечания

1. Маленькое дельце (идиш).