Главная / Публикации / Марк Шагал. «Мой мир. Первая автобиография Шагала. Воспоминания. Интервью»
Памяти М.М. Винавера
Не удивляйтесь, что на время, отложив кисти, берусь за перо — писать о Максиме Моисеевиче Винавере1.
Не думайте, что к нему имели касательство одни политики и общественные деятели.
С большой грустью скажу сегодня, что с ним умер и мой близкий, почти отец.
Всматривались ли вы в его переливчатые глаза, его ресницы, ритмично опускавшиеся и подымавшиеся, в его тонкий разрез губ, светло-каштановый цвет его бороды 15 лет тому назад, овал лица, которого, увы, я из-за моего стеснения, так и не успел нарисовать.
И хоть разница между моим отцом и им была та, что отец лишь в синагогу ходил, а Винавер был избранником народа, — они все же были несколько похожи друг на друга. Отец меня родил, а Винавер сделал художником. Без него я, верно, был бы фотографом в Витебске и о Париже не имел бы понятия.
В 1907 г. я, 19-летний2, розовый и курчавый, уехал навсегда из дома, чтобы стать художником. Вечером, перед отходом поезда, отец впервые спрашивает меня, чем это я думаю заняться, куда я еду, зачем? Отец, которого недавно раздавил единственный автомобиль в Витебске, был святой еврей. У него обильно в синагоге лились слезы из глаз — и он оставлял меня в покое, если я с молитвенником в руках глядел в окно... Сквозь шум молитв мне небо казалось синее. Отдыхают дома в пространстве, и каждый прохожий отчетливо виден. — Отец набрал из всех своих карманов 27 рубл[ей] и, держа их в руке, говорит: «Что же, поезжай себе, если хочешь, но только одно я тебе скажу — денег я не имею (сам видишь) — вот это все, что я собрал, и посылать больше нечего. Не надейся».
Я уехал в Петербург. Ни права жительства, ни угла, ни койки... Капитал на исходе.
Не раз я глядел с завистью на горевшую керосиновую лампу. Вот, думаю, горит себе лампа свободно на столе и в комнате, пьет керосин, а я?.. Едва-едва сижу на стуле, на кончике стула. Стул этот не мой. Стул без комнаты. Свободно сидеть не могу. Я хотел есть. Думал о посылке с колбасой, полученной товарищем. Колбаса и хлеб мне вообще мерещились долгие годы.
И рисовать хотелось безумные картины. Сидят где-то там и ждут меня зеленые евреи, мужики в банях, евреи красные, хорошие и умные, с палками, с мешками, на улицах, в домах и даже на крышах. Ждут меня, я их жду, ждем друг друга.
Но вдруг на улице городовые, у ворот дворники, в участке паспортисты.
И, скитаясь по улицам, я у дверей ресторанов читал меню, как стихи: что сегодня дают и сколько стоит блюдо.
В это время я был представлен Винаверу. Он меня поселил около себя, на Захарьевской, в помещении редакции журнала «Восход»3. Винавер вместе с М.Г. Сыркиным и Л.А. Севом думали: может быть, я стану вторым Антокольским.
Каждый день, на лестнице, мне улыбался Максим Моисеевич и спрашивал: «Ну как?»
Комната редакции была переполнена моими картинами, рисунками. Это была не редакция, а мое ателье. Мысли мои об искусстве сливались с голосами заседавших в редакции Слиозберга, Сева, Гольдберга, Гольдштейна, Познера и др. По окончании заседания многие проходили через мое ателье, и я прятался за горы журналов «Восход», занимавшие полкомнаты.
У Винавера была небольшая коллекция картин. У него висели, между прочим, две картины Левитана.
Он первый в моей жизни приобрел мои две картины — голову еврея и свадьбу4.
Знаменитый адвокат, депутат, и все же любит он бедных евреев, спускающихся с невестой, женихом и музыкантами с горки на картине моей.
Однажды, запыхавшись, прибежал ко мне в редакцию-ателье и говорит: «Соберите скорее ваши лучшие работы и подымитесь ко мне наверх. Коллекционер Коровин5, увидев у меня ваши работы, заинтересовался вами».
Я от волнения, что сам Винавер прибежал ко мне, ничего «лучшего» собрать не мог...
В день Пасхи к ужину, однажды, я был приглашен. Отражение горящих свечей и пар, блистала темная охра с рефлексами — цвет Винавера. Роза Георгиевна6, улыбаясь и распоряжаясь, казалось, сходила с какой-то стенной росписи Веронеза.
Сверкал этот ужин, этот вечер в ожидании Ильи Пророка7.
В 1910 г.8 Винавер отправил меня в Париж, назначив мне стипендию.
Я работал в Париже, я с ума сходил, смотрел на Тур Эйфель, блуждал по Лувру и по бульварам. По ночам писал картины — коровы розовые, летящие головы9. Синело небо, зеленели краски, полотна удлинялись и скрючивались и отсылались в Салон. Смеялись, ругали. Краснел, розовел, бледнел, ничего не понимал... Он приезжал в Париж, меня разыскивал, улыбался и спрашивал: «Ну как?» Я боялся показывать ему мои картины — может, ему не понравится. Ведь он же говорил, будто в искусстве не знаток. Но не понимающие — мои любимые критики. Надо ли мне говорить, что самая жизнь Винавера — искусство?
Недавно в Париже, на свадьбе его сына, куда я явился уже со своей семьей, он хлопал меня по плечу, говоря: «Оправдали, оправдали вы мои надежды», и я вторично был счастлив, как когда-то, 19 лет назад, когда он приютил меня в редакции «Восхода» и отправил после в Париж, без которого я был бы обыкновенным зеленым евреем.
Вдали от Парижа я узнал, что Винавер умер10. Слетел орел в эти годы с гор и тихо лишь вдали наблюдал. Изредка нам слышалась его мерная речь.
Шлю вам, дорогой Максим Моисеевич, цветы, нарисованные на полотне, цветы благодарности.
Молите Всесильного вашим мужественным голосом за всех нас. Он вас услышит.
Примечания
Опубл.: «Рассвет» (Париж), 1926, № 43, 24 октября.
1. Винавер Максим Моисеевич (1863—1926), адвокат, либеральный политический и еврейский общественный деятель, один из лидеров кадетской партии, депутат Государственной думы, покровительствовал молодому Шагалу. Благодаря Винаверу Шагал избежал мобилизации в армию по истечении двухлетней отсрочки, выхлопотанной для него Н.К. Рерихом. В 1911 г. Шагал уехал в Париж со стипендией, предоставленной ему Винавером и братом его жены Леопольдом Севом. После большевистской революции Винавер эмигрировал. Во время Гражданской войны был министром иностранных дел в Белом правительстве в Крыму, а затем в Париже — активным деятелем русской эмиграции.
2. См. примеч. 3 к тексту «Мои первые учителя. Пэн».
3. См. примеч. 75 к автобиографии.
4. «Свадьба (Русская свадьба)» (1909).
5. Коровин Александр Александрович (1870—1922), владелец мануфактурных магазинов, известный петербургский коллекционер, художник-любитель.
6. Жена М.М. Винавера.
7. Во время пасхального седера один бокал наливают пророку Илии, а дверь оставляют приоткрытой. В еврейском фольклоре Илия — чудотворец, и, конечно, именно он подарил Шагалу волшебную поездку в Париж — о чем сообщается в следующем предложении.
8. Указанная Шагалом и впоследствии принятая в литературе дата его отъезда из Петербурга в Париж — август 1910 г. — неверна. Как следует из недавно опубликованных писем Шагала к Александру Ромму, он прибыл в Париж в мае 1911 г. См.: Брук Я.В. Марк Шагал и Александр Ромм. К публикации писем М. Шагала к А. Ромму (1910—1915) и воспоминаний А. Ромма «М. Шагал» (1944) // Искусствознание 2/03 (XXII). М., 2003. С. 569 — 614.
9. По-видимому, имеется в виду картина «России, ослам и другим» (1911).
10. Винавер скончался 10 октября 1926 г. в местечке Ментон-Сен-Бернар.