Шагал — знаменитый художник и малоизвестный поэт

Твой зов

Не знаю, жил ли я. Не знаю,
живу ли... В небеса гляжу
и мир не узнаю.

Закат — и мое тело в ночь вступает.
Любовь, цветы с картин моих
зовут меня вперед и сзади окликают.

Мою ладонь без свечки не оставь,
когда наполнит темнота сей дом:
как в темноте Твой свет вдали увижу?

Как зов услышу Твой,
когда один останусь на постели
и хлад безмолвный тело обоймет?

* * *

Мой час, мой день, мой год последний.
Как горяча слеза, как жжет.
Душа молчит и ждет.
А солнце с неба льет
лучами, облачая в блеск и пурпур
меня всего.

Как нежен зов лучей, завет его:
не слезы лить — а, уложив в котомку
надежду,
продолжать свой путь земной
в иную высь, на горний голос Твой.

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

Мой народ

Народ без слез — лишь путь блестит
в слезах.
Тебя не водит больше облак странный.
Моисей твой умер. Он лежит в песках
на том пути к земле обетованной.

Молчат пророки, глотки надорвав
с тобой. Молчат, багровые от гнева.
И Песни Песней сладкого напева,
текучего, как мед, не услыхать.

Твою скрижаль в душе и на челе
и на земле — готов порушить всякий.
Пьет целый мир из вод, что не иссякли,
тебе глоток оставив там — в земле!
Гонений, избиений — их не счесть.
Но миру не слышна твоя обида.
Народ мой, где звезда твоя — Давида?
Где нимб? Твое достоинство? И честь?

Так разорви небесный свиток — жаль,
ты говоришь? Пусть в молниях ночами
сгорит сей хлам — чтоб хрусткими
ногтями
ты нацарапал новую скрижаль.

А если в прошлом был ты виноват
и обречен — пусть в пепел грех твой
канет,
и новая звезда над пеплом встанет,
и голуби из глаз твоих взлетят.

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

Памяти художников — жертв катастрофы
Всех знал ли я? Бывал ли я у всех
в мансардах, мастерских? Все их
картины
я видел ли — поодаль и вблизи?
Себя покинув, жизнь свою и годы,
я ухожу к безвестной их могиле.
Они зовут меня. И тянут вниз
меня — невинного, виновного — в их яму.
— А где ты был тогда?— они кричат.
— Я спасся бегством...

Их в бани смерти повели, там вкус
своей испарины они узнали.
Им свет мелькнул, — они прозрели свет
еще ненарисованных картин.
Сочли свои непрожитые годы,
что впрок они хранили, ожидая
всех грез — недоприснившихся иль тех, что
проспали въявь,— всех грез всевоплощенья.
Вновь приоткрылся детства уголок
с его луною, в окруженье звездном,
пророчившей им светозарный путь.
И юная любовь в ночном дому
или высоких травах, на горах
или в долине; и прекрасный плод,
забрызганный под струйкой молока,
заваленный цветами, обещавший
ганэйдн, рай.
Глаза и руки матери, в дорогу
благословившей их — к неблизкой славе.
Я вижу их, оборванных, босых
и онемевших — на иных дорогах.
Их — братьев Израэлса, Писсарро
и Модильяни — братьев наших тащат
на веревках
потомки Холбейна и Дюрера — на смерть
в печах. Где слезы взять,
как мне заплакать?
В моих глазах впитала слезы соль.
Мне их издевкой выжгли — дабы я
последнего не ведал утешенья,
последнею не тешился надеждой.

Мне — плакать? Мне, кто слышал
каждый день,
как наверху, на крыше вышибают
последнюю подпорку? Мне, войной
измаявшемуся — за пядь земли,
где я стою, в которую я буду
положен на покой?

Я вижу дым,
огонь и газ, всходящие в лазурь
и облик мой вдруг сделавшие черным.
Я вижу вырванные волосы и зубы.
И ярость — мой отныне колорит.
В пустыне, перед грудами обувок,
одежд, золы и мусора — стою
и бормочу свой кадиш.

Стою и бормочу.

И вниз ко мне спускается с картин
Давид, мой песнопевец с арфой — хочет
помочь заплакать мне, два— три псалма
натренькав. Вижу: следом Моисей
идет, он говорит нам: не страшитесь!
Он вам велит в покое пребывать,
доколе он для мира не начертит —
для нового!— новейшую скрижаль.

Последняя мерцает искра,
последний контур исчезает.
Так тихо — как перед потопом.
Я поднимаюсь, я прощаюсь с вами
и — в путь, к нововозведенному Храму,
где я зажгу свечу пред каждым
вашим
пресветлым ликом.

* * *

Молиться Б-гу ли, что вел народ к огню,
иль рисовать Его — огнем, а не елеем,
иль, снова ощутив себя евреем,
встать на борьбу за род свой, за родню?

Иль волю дать глазам — дать путь слезам,
стекающимся в душу отовсюду?
Нет, не в слезах и трауре прибуду,
не в горе черном приплыву я к вам.

На брег песчаный — со своей невестой
сойду, она вам девою небесной
предстанет: будет тих и невесом
свет юной грезы, мой последний сон.

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

На корабле

Я на корабль взошел. Стою.
Прощаюсь. Тихий взмах руки.
Вы землю заняли мою,
могилы у реки.

Даль застила мою печаль,
мой дом — и их вину.
Ты новую открыл мне даль
и новую страну.

Но не покинь меня среди бескрайних вод,
где вспомнил я себя, свою родню, свой род
в толпе истерзанных, измаявшихся
братьев.

И пусть мой путь — надежнейшая из дорог,
как мне благодарить Тебя, мой Б-г?
Великий Пост — в какой из дней избрать
мне?

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

Корабль

Две тыщи лет — срок моего изгнанья,
и несколько недолгих лет — Стране.
Давид! Как солнце — блеск его, сиянье,
стекающее в синем мирозданье
к простершему ладони ввысь — ко мне.

Пророки проплывают мимо. Светит
вдали, сверкая ликом, Моисей.
Космический, вселенский свет — как ветер
прошел, задев как рябью сеть лучей.

Из года в год, пока плясала нежить,
я жил, слезами сердце ослепя,
я ждал — две тыщи лет! — чтобы утешить
тобою сердце: увидать тебя.

По лестнице Иакова бывало
меня все выше ангел уводил
во сне, и песнопенье долетало —
погасших душ среди больших светил,
убитых душ, в чьем хоре отзовется
двух тысяч лет надежда, свет впотьмах...
И песня их была — во имя Солнца
и — сладостней, чем Моцарт или Бах.

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

В Лиссабоне перед отплытием
Между нами встает стена,
вырастает гора трав и могил.
Она рукою возведена
Того, кто живопись сотворил
и мудрость книг сотворил.

Вы когда-нибудь видели мое лицо —
бесплотный мой лик на улице, среди
домов?
Нет человека, который знал бы его
и знал бы, в какой пропасти тонет мой
зов.

Среди вас искал я свою звезду,
думал, я с вами до края мира дойду,
с вами хотел я сильнее стать,
а вы — вы в страхе пустились бежать.

Как последнее вам я скажу прости,
если нет вас, если исчезли во мгле?
Больше некуда ехать мне,
некуда идти
на этой земле.

Что ж, пусть высохнут слезы,
пусть имя мое
с моего сотрется надгробья, и пусть
стану тенью, как стали тенями вы,—
и как дым разойдусь.

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

Жена

Ты волосы свои несешь
навстречу мне, и я, почуя
твой взгляд и трепет, тела дрожь,
тебя опять спросить хочу я:

где давние мои цветы
под хулой свадебной, далекой?
Я помню: ночь, и рядом ты,
и в первый раз к тебе прилег я,
и погасили мы Луну,
и свечек пламя заструилось,
и лишь к тебе моя стремилась
любовь, тебя избрав одну.

И стала ты женой моей
на годы долгие. Сладчайшей.
Дочь подарила — дар редчайший
в наиторжественный из дней...

Благодарю, Г-сподь высот,
Тебя за день, за месяц тот.

* * *

Я сын Твой, ползать
рожденный на земле.
Ты дал мне краски в руки,
дал мне кисть,
а как Тебя изображать — не знаю.

Вот это небо? Землю? Свое сердце?
Руины городов? Горящих братьев?
Глаза слезами полнятся — не вижу,
куда бежать, к кому лететь.
Ведь кто-то есть, кто нам дарует
жизнь.
Ведь кто-то есть, кто нам назначил
смерть.
Ведь Он бы мог помочь мне, чтоб картина
моя светилась радостью...

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

Первый учитель

Сквозь времена и расстоянья
ко мне спешит учитель мой:
— Тебе я отдал свои знанья,
теперь ко мне ты — ни ногой...

Нет моего учителя, его бородки нет,
мольберта нет. Его убил злодей,
явясь украдкой.
И утащила черная лошадка
навеки ребе старого, куда-то
на тот свет.

Погасла лампа, и туман
вошел, и дом стоит померкнув,
через дорогу — истукан
застыл, на палку запертая церковь.

Твои портреты — местные евреи —
лежат в грязи, по ним хвостом

* * *

Картина

Моя кровать, картина. Я ложусь
и засыпаю, погружённый в краски.
Но ты, любовь, заснуть мне недаёшь!
Ты вечно будишь, словно солнце ночью.

Меня тоска земная пробуждает,
надежды пробуждают, тормоша,
толкаю в бок, не ставшие мазками
и даже не натянуты на холст.

Я убегаю ввысь, где без меня страдают
мои высохшие кисти.
Как Иисус, распят я на мольберте.
Неужто я окончен? Неужели
окончена моя картина?
Жизнь сверкает, продолжается, бежит.

Перевёл Андрей Вознесенский

* * *

Белла

Нетронуты лежат мои цветы.
Твой белый шлейф плывет, качаясь, в небе.
Блестит надгробье — это плачешь ты,
А я — тяжелый серый пепел.

Вновь вопрошаю, путаясь в словах:
Еще ты здесь? Мой шаг следишь сквозь
лето?
Смотри, невнятен путь мой, весь в слезах.
Что скажешь ты? Скажи. Я жду ответа.

«Красна, как свадьбы нашей балдахин,
Любовь к народу, родине и дому —
Иди и грезой нашей их буди.
Когда-нибудь, в какой-то миг один
Ко мне придешь сквозь звездную истому,
Зеленый весь, как поле на груди».

Перевод с идиша Льва Беринского

* * *

К четвёртой годовщине смерти
О тебе твоё белое платье грустит,
увядают цветы, что сорвать я не мог.
По надгробью рука моя нежно скользит,
и уже я и сам леденею как мох.

Об одном, как вчера, я сегодня спрошу:
— Остаёшься иль вырваться можно тебе
и пойти по следам, осушая росу
или слёзы мои. Жду тебя на тропе.

"...Как любви нашей свадебной яркий костёр,
к людям, к дому любовь наша чистой была,
ты иди, ты буди их, чтоб к солнцу поднять.

Как земной на груди моей вечный ковёр
и сиянье звезды, что сквозь ночи прошла
так однажды ко мне ты вернёшься опять".

Перевел с идиша Давид Симанович

* * *

Молчишь, страна
Молчишь, страна... Мне душу хочешь
Своим молчаньем подорвать...
Какой молитвой днем и ночью
Мне жар палящий в груди унять?

Я кровь свою, на знойных грезах
Настоенную, тебе пошлю,
Свое дыхание — как слезы
Текучие, всю жизнь мою.

И воздух, голубой и зыбкий,
Вдруг покачнется в вышине,
А сам я, с тихою улыбкой,
Умру и лягу в тишине.

Ты на меня, страна, в обиде?
Но я открыт перед тобой —
Бутыль в откупоренном виде,
Сосуд с доступною водой.

Из года в год разлука крепла...
Но возвращусь я дотемна,
И ты мою могилу пеплом
Посыплешь, милая страна.

* * *

Ангел над крышами
Ты помнишь ль меня, мой город,
мальчишку, ветром вздутый ворот...
Река, их памяти испей-ка
и вспомни вновь юнца того,
что на твоих сидел скамейках
и ждал призванья своего.

Там, где дома стоят кривые,
где склон кладбищенский встаёт,
где спит река,
там золотые деньки я грезил напролёт.

А ночью ангел светозарный
над крышей пламенел амбарной
и клялся мне, что до высот
моё он имя донесёт.

* * *

Там, где дома стоят кривые
Там, где дома стоят кривые,
Где склон кладбищенский встаёт,
Где спит река, где золотые
Деньки я грезил напролёт.

А ночью ангел святозарный
Над крышей пламенел амбарной
И клялся мне, что до высот
Моё он имя вознесёт!