Главная / Публикации / Марк Шагал. «Об искусстве и культуре»

Искусство после Холокоста. Речь на банкете, устроенном Комитетом еврейских писателей в честь великого еврейского художника, июль-август 1947 года¹

Я благодарю за теплый, дружеский прием. Надеюсь, этот банкет не в честь меня, а в честь всей еврейской культуры. Для меня этот вечер — вечер культуры, вечер друзей, которые озабочены проблемами культуры и понимают, какие перед ней сейчас стоят задачи. Я бы предпочел быть простым винтиком в огромном механизме культуры. По мне, лучше оставаться в тени. И все же самое главное, почему я согласился сегодня выступить, это то, что я считаю себя одним из многих сыновей еврейского народа, того народа, который совсем недавно враги человечества загоняли в известковые ямы и газовые камеры.

Мы пришли сюда, чтобы показать, что еще не все мы умерли и что мы хотим жить и творить. Мы пришли сюда, чтобы наши враги, и мертвые, и все еще живые, увидели своими глазами, что все их дьявольские методы и теории в конце концов обернулись против них. Хотя, увы, им удалось очернить и уничтожить идеалы лучшего общественного устройства и творческого развития. От имени расстрелянных и заживо сожженных мы говорим врагу, что никогда не забудем о нем и никогда его не простим — ни в жизни, ни в искусстве.

Мы не с теми, кто думает, что «несчастных» врагов человечества следует простить и даже помочь им². Простить, так сказать, ради спасения европейской культуры³. Если они, наши враги, будут спасать культуру — лучше бы такой культуры и вовсе не существовало.

Я думаю, что грехи наших врагов нельзя искупить, заключая с ними соглашения и помогая им восстанавливать хозяйство, а можно лишь омыть в море их собственных слез. Их грехи искупит только их пробудившаяся совесть. И только тогда можно будет вести речь о каких бы то ни было культурных связях. Двери нового творчества закрыты для идей зла и порабощения.

В то же время я потрясен тем, что после ужасов, которые мы пережили, нас все еще не покидает ощущение войны, для нас она все еще продолжается. Война не только снаружи, она внутри, среди нас⁴. К сожалению, чувства, переполняющие нас, не предвещают рождения нового творения. Нет! Эти чувства, увы, не питают наше воображение, наше искусство, но нависают над нами, как безвоздушное пространство в стратосфере, бездушное, как некая завеса над нами, под нами и внутри нас. Странно, даже страшно, что мир пророков и их наследия, мир великих идеалистов и художников-гуманистов явно находится в отрыве от настоящего.

Жаль, что у меня сегодня так мало слов и чувств, которые могли бы рассеять окутавший нас мрак, хотя бы для меня самого. Особенно когда я время от времени вижу образчики искусства, которые еще больше повергают меня в уныние.

Когда вы видите такое искусство, вы спрашиваете себя: прошли бы мы через все круги насилия и зла, если бы, пусть неосознанно, воспитывались на таком искусстве?⁵ Если картины можно создавать автоматически⁶, хладнокровно и бездушно, под девизом — «Не все ли равно?» — тогда возникает вопрос: неужели такого рода искусство дает хоть каплю понимания трагедии миллионов людей, отправленных в крематории? Эти картины не вызывают даже элементарного чувства жалости, в них лишь тщательно просчитанные комбинации, хладнокровные, формальные и пустые, хотя порой они бывают удивительно прекрасны.

Многие полагали, а может, и сейчас так думают, что художники предчувствуют близкое и отдаленное будущее, опережая годы, и даже прокладывают новые пути. Если сегодня можно писать автоматически, хладнокровно плодить картины с равнодушным: «Не все ли равно?» — тогда мы спросим: почему только пять или шесть миллионов были отправлены в крематории, а не пятнадцать, по тому же принципу: «Не все ли равно?» Сама возможность подобного сравнения и предположения говорит о трагедии нашего духа, нашего искусства, нашей жизни.

Отрадно видеть, что те, кто остался в живых, после невообразимых страданий все еще сохранили разум, который поддерживает в них жизнь, ридает ей хоть какой-то смысл. Перед нами может забрезжить лучик надежды.

Мир не должен думать, что еврейский народ такой же, как раньше, когда его загоняли в гетто. Нет! Он уже не тот. И больше не намерен жить в гетто. Появилось новое, молодое поколение, а с ним и новое сознание. Точно так же в мире появилось новое искусство, отмежевавшееся от старого академизма.

Хочется верить, что новая молодежь постепенно воскресит энергию библейских эпох. Новые люди зажгут свой светильник, и огонь крематориев еще добавит ему силы и яркости, так что грозные отблески его доберутся до стана врага.

Тем не менее, по мере того как религия естественным образом старела, человечество, стремящееся обрести чистую «силу» в искусстве, хочет употребить эту силу для того, чтобы возродить «святость» или «сверхреализм» [иберреализм], которого нам недостает. Люди наделяют эту механическую силу мистическими и довольно сомнительными свойствами.

Сегодня каждому совершенно ясно, что больше не существует искусства с мелодиями и гармониями ушедших столетий. Даже ключ к ним потерян. Годы формализма в искусстве не помогли возродить утраченное и не дали сколько-нибудь значимых результатов (в этом смысле).

Тем временем так называемые силы перешли к искусству, пронизанному «автоматизмом». К чему это подчеркивание культа силы? Рембрандт, Ван Гог, Эль Греко не обладали такой силой. Уличные мальчишки бросались в Сезанна камнями. Ван Гог тщетно умолял Поля Гогена о дружбе, пока тот не отрезал ему ухо. Рембрандт, непризнанный, «обесиленный», замкнулся в своих библейских видениях. Пророки и сам Христос ходили по земле босые, изможденные. Даже Моисей — заика, давший народу Законы, — лег у врат Земли Обетованной — и не мог войти.

Но человечество верило творцам, затронувшим его душу.

Искусство не газетная передовица, и нет в нем никакой особой «мистики», как некоторые думают. Это всего лишь художественная «фактура»⁷. В ней мистики не больше, чем в обычном булыжнике при дороге. Такое сходство между фактурой искусства и природой вас, наверное, удивит. Но какого рода сходство? Например, фактура картин Сезанна напоминает землю, фактура Тинторетто — засохшую кровь. Фактура Рембрандта — лучи света. У Вермера Делфтского это драгоценные камни, фактура Ван Гога — как интерьер сельской церкви, где только что отзвучали слова гневной проповеди.

Искусство нашего времени избрало для себя так называемый научный подход. То, что прежде считалось душой живописи, получило презрительное название «литература». Пока душа действительно не испарилась, оставив вместо себя лишь красивую оболочку... Неудивительно, что народ шарахался от нас: не было духовного контакта.

И все же я считаю, что не правы те, кто старается привлечь массы с помощью тематики и простых иллюстраций. Художник — тот, кто создает собственную «фактуру» в искусстве — такую же естественную, как земля. В этом — отражение его души, независимо от темы, которую, кстати, тоже не следует недооценивать, а то и вовсе отметать. Так где же сегодня искусство? Может, оно пришло в упадок? В Библии, в главе о Бецалеле, о художнике сказано, что он «хахам-лев», то есть «имеющий в сердце мудрость»⁸. Если художник имеет в сердце мудрость — где же сегодня искусство, рожденное его сердцем?

Трагедия в том, что люди пытаются решить жизненные проблемы с той же простотой, с какой входят в подъезд дома. Но ведь для этого, как и для творчества, нужен талант. Поймите, что так называемая религиозная идеология, вероятно, не такой уж и пережиток — пережитком будем мы сами, если только не осознаем необходимость заключить друг друга в объятия и объединиться. Не нужно большого таланта, чтобы понять: невозможно нарисовать картину или написать стихи, если не чувствуешь любви и единения со всем народом и со всем человечеством. И в основе всех великих революций — тот же фантастический цвет любви и единства, который как закваска — бродит, вырывается наружу и развивает все и всяческие ремесла и таланты. Но где взять нам эти таланты?

В единстве — наше спасение. Я бы даже предпочел тех, кто менее талантлив, но «за» единство, так называемым великим мастерам, которые «против» единства или не придают ему большого значения. В свете истории новые евреи скорее похожи на партизан, а не на бродячих разносчиков с мешком за плечами, широко шагающих над крышами города. На их знаменах, несмотря на их воинственный вид, начертаны слова единства и любви.

Так их отцы и братья боролись в гетто Варшавы и других городов. И «распятия» на улицах Витебска и других городов становятся до боли похожи на крест самого Христа.

Тысячи лет народ наш блуждал в лабиринтах мира. Да и в собственных мыслях никак не мог разобраться. И кажется, не было Бога, который услышал бы их мольбы, увидел их бледные лица. Как волны, рождаясь в глубинах, бурлят и возмущают поверхность океана, так этот несчастный народ, переживая свою судьбу, бурлил и будоражил весь мир и себя в том числе.

Так что же я сказал о проблемах нашей культуры? Я бы хотел, чтобы вы поняли, почему я не останавливаюсь на деталях, ибо сегодня перед нами стоит одна задача: сплотиться. После случившейся трагедии мирового масштаба мы должны собрать все, что от нас осталось, — как в физическом, так и в культурном отношении. Пора заново, по кирпичику, складывать фундамент — фундамент искусства и культуры. Взяться за дело с предельной ответственностью. [Идеологические] программы возникнут сами собой — во время и по окончании работы.

Но, как я уже говорил, следует признать, я очень обеспокоен одним обстоятельством. Я чувствую, что народ слишком уж невозмутим, люди затаились каждый в своем углу. И опять, как когда-то давно, я представляю себя маленьким мальчиком, который идет по темной, неосвещенной улице⁹, натыкаясь на людей, и они шарахаются от моей тени. Давайте же зажжем фонари и осветим наши лица. Давайте же начнем считать и пересчитывать имеющиеся у нас средства.

Может быть, мы вскоре поймем, что, если мы хотим созидать, нам следует сегодня объединиться, используя для этого все средства и давая отпор тем, кто против объединения. Чем скорее мы это поймем, тем ярче будут наше искусство и культура — прошло то время, когда искусство оставалось за закрытыми дверями.

В основе искусства должны лежать великие художественные идеи. Носители настоящей культуры и настоящего искусства должны занять наконец особое, почетное место среди тех, кто указывает нам путь в жизни — в жизни, где, похоже, совсем забыли о человечности. Война уничтожила не только культурные и материальные ценности, но и присущий нам гуманизм. Такова была «сила» зла и холодных абстракций, сделавшая нас обездоленными и беспомощными. Но есть другая, созидательная сила, сила любви и справедливости, сила реализма и сверхреализма. То есть сила, которая может сначала спасти человеческое в человеке, а затем возродить разрушенные города и страны.

Но почему, когда я об этом говорю, я чувствую, словно кто-то нашептывает мне на ухо: «Ты окружил себя фантазиями, все это чистый бред!» И тотчас же погружаюсь в мир, где нет различий между живыми и умершими. Я чувствую, как мои родители и дальние предки, спокойный и тихий народ, идут меня утешить и проходят где-то высоко надо мной. Я вижу, как тень моей птицы летит ко мне — просит: хватит мечтать...

Я уже не веду счет своим годам. От их пыли потускнели мои глаза. Порой я чувствую, что нам надо ненадолго отложить кисти и карандаши и обратиться к небесам, невозмутимо сияющим у нас над головой. Но мы обретем эту «силу», если только соберемся вместе — и только тогда нам захочется посвятить свои годы и свое искусство людям, всем и каждому.

Примечания

1. Перевод на английский с идиша. Рукопись — текст, написанный Шагалом от руки, — была найдена в архивах его друга, художественного критика Лео Кенига, который тогда жил в Лондоне. Хранится в архивах Еврейской национальной и университетской библиотеки в Иерусалиме. Текст на идише впервые опубликован в нью-йоркской газете «Эйникайт», за июль-август 1947 г., с подзаголовком: «Новая еврейская жизнь — новые принципы еврейской культуры и искусства». Подзаголовок, которым снабдили текст редакторы-коммунисты, выглядит неоправданно оптимистично, вопреки цитате из Книги Пророка Исаии, на которую опирается Шагал.

2. В самом начале «холодной войны» Америка помогала восстанавливать ФРГ, рассматривая эту страну как буферную зону в случае угрозы коммунизма, тогда как коммунистическая пропаганда всячески очерняла эти попытки.

3. Шагал имеет в виду потепление отношений к Германии со стороны многих стран Запада после Второй мировой войны, все это проходило под лозунгами борьбы с «коммунистической угрозой» и «спасения европейской культуры».

4. Имеется в виду «холодная война» и враждебность к левым со стороны влиятельных еврейских учреждений в Нью-Йорке. Шагала особенно задело то, что выход в свет воспоминаний Беллы Шагал в 1945 г. был встречен зловещим «молчанием».

5. Шагал вспоминает теорию, согласно которой «нигилизм» современного искусства породил фашизм.

6. Как «автоматическое письмо» сюрреалистов. См. высказывания Шагала об «автоматическом письме» в статье «О французской живописи».

7. Шагал употребляет французское слово matière (материя, материал), т. е физическая субстанция произведения картины, особенно ее краски. Эквивалентно слову «фактура».

8. В Библии (Исход, 31, 6) сказано: «...и в сердце всякого мудрого вложу мудрость, дабы они сделали все, что Я повелел тебе».

9. Мальчики, возвращаясь из хедера поздно вечером, несли в руке фонарь, чтобы освещать дорогу.