Главная / Публикации / Марк Шагал. «Об искусстве и культуре»

Цирк. 1966 год¹

Для меня цирк — это волшебство, которое появляется и исчезает, как мир. Цирк будоражит. Он искренний.

Я вспоминаю бедную улочку в моем родном Витебске. Перед публикой — не больше трех-четырех зевак — стоит мужчина, а с ним маленькие мальчик и девочка.

Перед тем как начать представление, он расстелил на земле коврик цвета грязи, подняв тучу пыли. Затем он поставил перед собой десяти-двенадцатифутовый шест, закрепив его на поясе.

Мальчик, совершенно голый под розовым трико, полез по шесту наверх. Добравшись до верхушки, он поклонился, изогнувшись, как змея. Он не улыбался, и лицо у него было синюшного цвета. Можно было подумать, он давно не брился, хотя это был совсем еще ребенок.

Внизу отец, одетый как акробат, поднял шест до уровня живота, потом — к своему лицу, а затем сунул его в рот — блеснули желтоватые зубы. Мальчик спустился вниз. Настал черед девочки лезть наверх — это была малышка со смешными хвостиками на голове, в пестром платьице, такая крошечная и изможденная...

Она легко соскользнула по шесту — и ничто не шелохнулось ни на улице, ни в вышине, откуда она только что спустилась. Не знаю, кинул ли им кто-нибудь хоть копейку.

Мне казалось, что это я стою там, в вышине, и кланяюсь, кланяюсь…

В другой раз я видел еще одну девочку. Мне она показалась похожей на всадницу без седла. И без лошади. В пустынно-голом дворе блестело ее прозрачное трико. Я буквально онемел от страха и ночью видел ее в своих мечтах. Эти видения пронзили меня навсегда, хотя прозрачная девочка, да и мальчик, давным-давно исчезли без следа. Где они сейчас? Где встретят последние дни? У них, как и у меня, накопился изрядный груз прожитых лет.

Эти клоуны, всадницы и акробаты давно и прочно обосновались в моих мечтах. Почему? Почему их размалеванные лица, их ужимки трогают меня до слез? Вместе с ними я устремляюсь к новым горизонтам. Они соблазняют меня пестрыми костюмами и гримом, и я мысленно рисую новые человеческие странности.

Увы, в жизни я видел цирк гротескный до нелепости: как человек своими воплями пытался запугать весь мир, а ему в ответ — буря аплодисментов…²

Революция, которая не ведет к своему идеалу, вероятно, такой же цирк.

Хотел бы я спрятать все эти тревожные мысли и чувства в пышном хвосте цирковой лошади и бежать за ней, как маленький клоун, умоляя о милосердии — умоляя изгнать печаль из нашего мира.

Да, если я писал картины, то это потому, что я вспоминал маму, ее грудь, вскормившую меня, дарившую тепло и силы, — казалось, я могу дотянуться до луны.

Это волшебное слово — «цирк», бесконечный хоровод, где есть и слезы, и улыбка, а затверженные жесты обретают черты великого искусства.

Но что получают цирковые артисты взамен? Кусок хлеба. Ночь приносит с собой одиночество и грусть. И так до следующего дня, пока сумерки, пронизанные электрическим светом, не объявят о новом начале жизни, где все будет по-старому.

Цирк кажется мне самым трагическим представлением на земле.

Веками он был самым пронзительным криком человека, жаждущего веселья и развлечений. Иногда он принимает вид высокой поэзии.

Дон-Кихот в поисках идеала для меня как тот вдохновенный клоун, который плакал и мечтал о простой человеческой любви.

Я рисовал львов у трона царя Соломона, у ног царя Давида, на арке Храма. Я видел их образы на одеяниях священнослужителей, на дворцовых коврах.

Всю жизнь я рисовал лошадей, больше похожих на осликов или коров, я видел их в Лиозно, у дедушки, бывало, он посылал меня в соседние деревни за скотом для его мясной лавки.

При виде лошадей, которые все время словно находятся в состоянии экстаза, я думал: может, они счастливее нас? Можно стать на колени перед лошадью и помолиться. Она всегда опускает глаза — из скромности. Эхо конских копыт отдается где-то в животе. Я бы промчался верхом на коне — в первый и последний раз — по сверкающей арене жизни. Я почувствовал бы трансцендентность мира, когда ты уже не одинок среди молчаливых созданий, которые думают о нас, но вот что — знает лишь Бог.

Эти животные, лошади, коровы, козы под деревьями и на холмах, — они молчат. Мы сплетничаем, поем, пишем стихи, рисуем, а они этого не понимают, не видят, не слышат.

Я бы хотел подойти к той всаднице, что вновь появилась, сияя улыбкой, — платьице, букет цветов. Я окружил бы ее венком из своих цветущих и скромных лет. Преклонив колени, я бы поведал ей все свои замыслы и мечты, которым не дано осуществиться в этом мире.

Я бы побежал вдогонку за ее лошадкой, чтобы спросить у нее, как жить, как спастись от самого себя, от мира, за кем бежать и к чему стремиться.

Примечания

1. Впервые опубликовано в каталоге выставки Марка Шагала, проходившей в 1981 г. в галерее Пьера Матисса в Нью-Йорке. (Marc Chagal. Le cirque: Paintings 1969—1980. New York, Pierre Matisse Gallery, 1981.)

2. Имеется в виду карикатурный образ Гитлера в исполнении Чарли Чаплина.