Главная / Публикации / Марк Шагал. «Об искусстве и культуре»

О еврейском искусстве — Листки. 1922 год¹

Проработав меньше двух лет уполномоченным по делам искусств в Витебске, Шагал вынужден был уйти из художественного училища, которое с таким энтузиазмом создавал. Неизвестно, выгнали его или он просто устал от административной работы — ведь ему приходилось сражаться то с партийными руководителями, то с коллегами по творческому цеху, которые стремились показать себя еще большими революционерами, чем он сам (такую позицию заняли даже бывшие друзья Шагала — Казимир Малевич и Эль Лисицкий). Летом 1920 года Шагал с женой и четырехлетней дочкой переезжает из Витебска в Москву. В то время благодаря политике большевиков, провозглашавших равенство и братство всех народов, еврейская светская культура переживает бурный подъем. Шагал тоже включается в эту созидательную работу Он создает панно и декорации для Еврейского камерного тетра и работает учителем рисования и еврейской литературы в колонии для еврейских детей-сирот в подмосковной Малаховке. Поэтому вовсе не случайно его попросили сказать несколько слов по поводу еврейского искусства для читателей литературно-публицистического журнала «Штром» (это название переводится как «бурный поток» — понятие, ставшее метафорой революции).

* * *

Несколько слов, товарищи, по интересующему вас вопросу: что я думаю о еврейском искусстве.

Еще совсем недавно в еврейских творческих кругах шли жаркие споры о так называемом еврейском искусстве.

И вот в результате всего этого шума и гама обнаружилась группа еврейских художников. Среди них Марк Шагал.

Когда со мной приключилось такое «несчастье», я уже был в Витебске (только вернулся из Парижа) и лишь улыбнулся. Тогда у меня было полно других дел.

С одной стороны — еврейский, «новый мир»², столь ненавистный Литвакову³: все эти улочки родного штетла, скрюченные, селедочные обыватели, зеленые евреи, дядюшки, тетушки, с их вечным: «Слава Богу, ты вырос, стал большим человеком!» И я все время их рисовал.

С другой стороны, тогда я был моложе лет этак на сто, и я любил их, просто любил. И для меня это было важнее, это захватывало меня больше, чем мысль о том, что мое предназначение — быть еврейским художником.

Как-то, в бытность мою в Париже, я сидел в своей комнатушке в «Улье»⁴, где у меня была мастерская, и услышал за перегородкой голоса двух еврейских эмигрантов. Они спорили: «Так что ты думаешь, разве Антокольский в конце концов не еврейский художник? Или Исраэлсы, или Либерман?»⁵

Тусклый свет лампы едва освещал мою картину, поставленную вверх тормашками (да, так я работаю — ну что, довольны?!), и наконец, когда над парижским небом стал заниматься рассвет, я от души посмеялся над досужими рассуждениями моих соседей о судьбах еврейского искусства⁶. «Ну ладно, вы еще поговорите — а я пока поработаю».

Представители всех стран и народов! К вам обращаюсь я (невольно вспомнил Шпенглера). Скажите честно: теперь, когда в Кремле сидит Ленин и даже щепки не достать [для печки], все в чаду, жена бранится, — где сейчас ваше «национальное искусство»?

Вы, радетели интернационального искусства: и умник-немец Вальден⁷ сотоварищи, и утонченные французы Метценже и Глез⁸ (если вы еще живы), — я знаю, что скажете вы мне в ответ: «Ты прав, Шагал!» Евреи, будь у них такое желание (у меня есть), могли бы погоревать о том, что художники, украшавшие орнаментом деревянные синагоги в штетлах (о, почему я не лежу с вами в одной могиле!), и резчики, изготовлявшие узорные трещотки (я видел такие в коллекции Ан-ского⁹, старые и обугленные), канули в прошлое. Но на самом деле какая разница между моим могилевским прадедом Сегалом¹⁰, который расписал синагогу в Могилеве, и мной, разрисовавшим еврейский театр (и хороший театр!) в Москве? Уверяю вас, нам одинаково досаждали вши, хотя один из нас ползал по доскам в синагогах, а другой — по полу в театре. Более того, я уверен, что, если я перестану бриться, вы увидите точный его портрет...

Во всяком случае, отец мой [был на него похож]. Поверьте мне, я старался как мог, а уж сколько любви (и какой любви!) мы в это дело вложили!

Разница лишь в том, что он [Сегал] рисовал, следуя религиозным канонам, ну а я учился живописи в Париже, о котором он тоже наверняка кое-что слышал. И все же... Ни он, ни другие такие же (а они есть) — это еще не все еврейское искусство. Давайте посмотрим правде в глаза. Откуда этому искусству взяться? Не родится же оно, прости Господи, просто по чьему-то приказанию! Оттого, что Эфрос¹¹ напишет статью, или потому что Левитан¹² пропишет мне «академический паек»!..

Было когда-то японское искусство, египетское, персидское, греческое. Начиная с эпохи Возрождения национальные искусства постепенно приходят в упадок. Границы размываются. Вперед выступают художники — отдельные личности, граждане той или иной страны, рожденные здесь или там (благословен родной мой Витебск!), и без помощи хорошего регистратора или даже паспортиста (по еврейской части) определить «национальность» всех художников уже не удастся.

И все-таки мне кажется: если бы я не был евреем (в том смысле, какой я вкладываю в это слово), я бы не был художником — или стал бы совсем другим художником.

И где же тут новость?

Лично я прекрасно знаю, на что способна эта маленькая нация.

Но, к сожалению, я слишком скромен и не могу вслух произнести, чего она может добиться.

А ведь добилась она уже немалого.

Захотела — и явила миру Христа и христианское учение.

Пожелала — и дала Маркса и социализм.

Может ли такое быть, чтобы она не показала миру немного искусства?

Непременно покажет!

Убейте меня, если нет.

Примечания

1. Перевод на английский с идиша. Впервые опубликовано на идише в московском литературном журнале «Штром», № 1 за 1922 г.

2. Шагал вкладывает в слово «новый» ироничный смысл. Имеются в виду «люди старого мира», «старомодные».

3. Мойше Литваков (1875—1938?) — литератор, писавший на идише. До революции был убежденным сионистом, затем вступил в Коммунистическую партию и стал руководителем Евсекции (Еврейской секции Коммунистической партии) и редактором газеты «Эмес» («Правда»), издававшейся на идише. Литваков призывал к искоренению еврейских религиозных обрядов и других проявлений национализма. Шагал имеет в виду нападки Литвакова на московских еврейских писателей, которые пытались выстроить новую, светскую еврейскую культуру, основываясь на образном строе старой культуры. Литваков исключил этих писателей из числа авторов коммунистической газеты, которую он возглавлял.

4. а Ruche («Улей») — так называлось общежитие художников-иммигрантов в Париже. С 1911 по 1914 г. Шагал занимал там комнату с мастерской.

5. Евреи-художники: Исраэлс Йосеф (1824—1911), Исраэлс Исаак (1865—1934) — голландские живописцы; Макс Либерман (1847—1935) — немецкий художник-импрессионист. (Примеч. переводчика)

6. Идеей создания «еврейского искусства» увлекались многие коллеги Шагала, которых он знал по «Улью». Может, он и был для них живым примером, однако сам Шагал предпочитал иметь дело с французским искусством и его представителями.

7. Херварт Вальден (наст. имя Георгий Левин, 1878—1941) — основатель немецкого журнала «Дер Штурм» экспрессионистского направления, владелец одноименной галереи, где выставлялись работы художников-авангардистов из разных стран. В 1914 г. организовал первую персональную выставку работ Шагала. В начале 1933 г., после прихода Гитлера к власти, эмигрировал в СССР. В 1941 г. был арестован и погиб в сталинских застенках.

8. Художники Альбер Глез и Жан Метценже, с которыми Шагал познакомился в Париже, были авторами первой книги о кубизме: Du cubisme, Paris: Figuière, 1912.

9. С. Ан-ский (о нем см. примеч. №27) организовал этнографическую экспедицию в черте еврейской оседлости, в ходе которой было собрано множество артефактов.

10. См. примеч. №17.

11. Абрам Эфрос (1888—1954) — искусствовед, художественный критик, один из авторов первой монографии о Шагале. Эфрос заведовал художественной частью в Еврейском камерном театре в Москве и в 1920 г. попросил Шагала оформить помещение театра.

12. Исаак Левитан (1861—1900) — мастер лирического реалистического пейзажа в русской живописи. Эта фраза содержит в себе мрачную иронию: покойный мэтр «академического» направления решает, какой «академический паек» полагается Шагалу, т. е. насколько ценно его искусство.