Главная / Публикации / Валерий Шишанов. «Материалы о Ю.М. Пэне в РГАЛИ»

Валерий Шишанов. «Материалы о Ю.М. Пэне в РГАЛИ»

Бюллетень Музея Марка Шагала. № 2 (12). 2004. С. 5—11.

В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ, Москва) в фонде редакции газеты «Советское искусство» хранится дело, озаглавленное «Материалы к 50-летию художественной деятельности Ю.М. Пэна»¹. В деле находится фотография Ю.М. Пэна (1854—1937), оригиналы 4 писем художника к Иезекиелю Мальцину² и письмо, адресованное одновременно И.Е. Мальцину, Давиду и Елене Якерсонам³ и некой Иде. К последнему письму прилагаются машинописные копии биографии Ю.М. Пэна и приветственного письма Марка Шагала своему учителю по случаю 50-летия его художественной деятельности, датированное 1933 г.

Документы являются интересным дополнением к переписке Ю.М. Пэна, хранящейся в Витебском областном краеведческом музее (ВОКМ) и частично опубликованной Е.М. Кичиной⁴.

Появление самого дела, надо полагать, вытекает из просьбы Ю.М. Пэна, с которой он обращается к своим ученикам в опубликованном Е.М. Кичиной письме к Елене Кабищер-Якерсон: «Вы <же> совместно с Хаце [так Пэн называет И.Е. Мальцина — В.Ш.] и другими (если это возможно, и не задевая их) написали бы кое-что в «Известия» или «Правду» обо мне, как о труженике и инициаторе, создателе в Белоруссии искусства <...>».

Ученики, уже не раз помогавшие своему учителю, не остались безучастными и попытались что-то предпринять. И в первую очередь Мальцин, как это следует из другого письма Пэна к Е. Кабищер-Якерсон: «Когда увидите Хаце, передайте ему мой привет и благодарность за его желание оказать мне услугу, поместив мои работы в журнал; но беда, что у нас здесь нигде нельзя достать бумагу для печатания снимков. Вот это — маленькая задержка, и фотографы не хотят заниматься этой работой. Если наш приятель Хаце захотел бы, то, пока что, он бы мог написать где-нибудь статейку (в газете или журнале) обо мне: о моих работах, или учениках, по своему усмотрению. Мол, в скором времени Витебск собирается праздновать 50-лет<ие> своего заслуженного художника Ю.М. Пэна. Но мы же все хорошо знаем нашего любимого Хаце, что он — в руках ветра, который во многом ему мешает делать хорошее»⁵.

Вероятно, Мальцин не смог поместить большую статью о юбилее своего учителя, но все же содействовал тому, чтобы 8 июня 1933 г. в газете «Советское искусство» в рубрике «Хроника искусств» появилась следующая информация: «На днях исполняется 50 лет творческой деятельности заслуженного художника Белоруссии и героя труда Юрия Моисеевича Пэна. ЦК Рабис Белоруссии в ознаменование 50-летнего юбилея Ю.М. Пэна проводит в Витебске торжественное заседание со специальной выставкой его работ»⁶.

Хранящиеся в РГАЛИ автографы писем не датированы, и определение времени их написания возможно только исходя из содержания. В письмах много личного, раскрывающего отношения Пена со своими бывшими учениками, поручений, просьб передать приветы своим знакомым, родственникам. Старый мастер рассказывает о трудностях и забавных эпизодах, произошедших с ним.

Насколько это возможно, мы постарались выстроить письма в хронологическом порядке. Вероятно, ранее других появилось письмо к И.Е. Мальцину, которое мы отнесли к осени 1923 г.⁷. Датировка исходит из рассказа о свадьбе А.М. Бразера⁸, переехавшего в 1923 г. сначала в Москву, а затем в Минск, и упоминания о художнике М.С. Иоффе⁹, который в 1924 г. эмигрировал в Америку. С Иоффе Пэн был дружен со времени учебы в Академии художеств (1881—1886). Некоторое время, после приезда в Петербург зимой 1906—1907 гг., в фотоателье Марка Семеновича Иоффе работал ретушером Марк Шагал. Интересно, что в каталогах XXIV и XXV выставок Петроградского общества художников, проходивших в 1916 г. (Москва) и 1917 г. (Петроград), напротив фамилий «экспонентов» М.С. Иоффе и Ю.М. Пэна указан один и тот же адрес «Невский пр., д. 29, кв. 4»¹⁰.

В письме Пэн, с присущим художнику чувством юмора и иронией, рассказывает о витебских новостях:

«Вторник.
Милый, дорогой, бесцен<ый> Хаце [1 нрзб.]!
Вчера получил письмо, кот<орое> передал мне Лемберг. Спешу ответить, чтобы не вызвать Ваш гнев против себя.
Недели тому назад я через Mme Медалел отправил Вам письмо с Вашей книгой (Лондон Джек) и полагаю, что получили, хотя Вы ни слова об этом, почему? Или она еще не вернула Вам?
Но поговорим о более важных делах. У нас много интересного в городе. (1ая) новость: из-за Вашего дядьки мы остались без капусты на зиму. (2ое) Портрет [1 нрзб.] скоро будет готов и недурно выходит. (3ие) Гершевич вышла замуж за доктора Яхнина. Вот Вам, лентяй Вы этакий, — упустили, черт Вас побери, снюхался там со скрипачками и потерял окончательно свою козлиную голову. (4ое) Кончился срок моего документа на свободный вход во все театры и кино, <...> нового документа не дают. Пробовал было пробираться на авось и спустили по лестнице, как в «Рекорде»¹¹, так и в «Иллюзионе». Вот я и решил никуда не пойти и сижу я дома одинокий, покинутый. Однажды, одна девица сжалилась надо мной, достала где-то два билета в «Иллюзион» и мы пошли и сели рядом, но вещь была настолько скучная, что мы оба уснули. Мы так громко храпели, что заглушили музыкальные мелодии тапера. Нас разбудили, и мы сконфуженные ушли, не досидев до конца.
На днях праздновали день первой годовщины свадьбы Изабеллы Львовны с Борисом Яковлевичем. Она сама пришла ко мне просить придти. Было у них очень уютно и хорошо. Вспоминали о Вас. Я так завидую Вам, что бываете часто на музыке и встречаетесь там с хорошенькими барышнями. Приезжайте сюда и захватите этих скрипачек с собою. Как бы я хотел видеть их и послушать, как они, эти хорошенькие, играют и еще на скрипках.
Как там славненький Лабрак? И другие наши витебляночки? Если хотите, чтобы я жил на сто лет больше, то достаньте мне мою — «Анютины глазки». <...> Что у моего Иоффе, бываете ли у него? Встречаете ли моих питомцев? Как наша любимая Казико? Привет им. Довольна ли Ваша Роза своей жизнью там? Передайте мой лучший привет.
<...> Вчера имел удовольствие присутствовать на бракосочетании Бразера. Надо отдать ему справедливость, что все было устроено прекрасно. Как венчание, так и ужин, гости и мехутаним¹², все, все по последней моде: спирт, портвейн и т<ому> п<одобных> декоративных необходимостей было так много, что от всего выпитого вина нельзя было пройти улицу от грязи и сырости (свадьба была на Луческой у<лице> у родственников невесты). После не выпитой рюмки, я уже был влюблен, но держался на ногах (там была одна девица с очень оригинальным лицом). <...> Я во избежание греха, перед благоверными, решил уйти домой, и был таков... Когда пришел домой и лег спать, то видел ужасные сны: Вы верхом на скрипке летели по нашим оврагам с криком «Караул! Я, кажется, влюблен». За Вами вслед Шагал Мойсейка с граммофоном, который шипел что-то неясное. На Ваш крик сбежались: Задуновская с требованием вернуть ей обратно все отданное Вам на хранение. С такой же просьбой обратились и другие и хотели вырвать скрипку, но Вы, как Илья Муромец и соловей-разбойник, оттолкнули всех так сильно, что от этого удара упал мой мольберт, которого я задел ногой во время сна и я проснулся и стал искать Вас со словами: «Хаце, ву бин их?»¹³ На что последовал вопрос сестры: «Хаце, ведь в Петрограде, чего там болтать зря». <...> Слушал вчера оперу «Русалки» и очень плохо спал, хотя играли очень не дурно — просто устал от свадьбы Бразера и от работы. Не забудьте насчет «Анютиных глазок»!! Смотрите! Будьте живы и здоровы, и передайте привет хорошеньким сестричкам и всем скрипачкам [1 нрзб.] Вас искренне любящ<ий>, Пэн».

Упоминаемая в письме картина Ю. Пэна «Анютины глазки» экспонировалась на Весенней выставке в Академии художеств в 1917 г. Об этом сообщалось в витебской прессе: «В настоящее время художник Ю.М. Пэн выставляет свои картины на петроградских и московских выставках. Выставлено им 18 картин. Некоторые из них уже проданы. Два портрета мужской и женский («Анютины глазки») работы Ю.М. Пэна приняты на выставку Академии Художеств»¹⁴. «Анютины глазки» задержались в Петербурге, но позже картина, вероятно, все же вернулась к автору, и в настоящее время в коллекции ВОКМ хранятся два очень похожих по изображению портрета под названием «Девушка с анютиными глазками».

В следующем письме (начало ноября 1923 г.)¹⁵, Ю.М. Пэн сообщает о драматическом эпизоде в жизни Витебского художественного техникума — переезде из «дома Вишняка», где учебное заведение обосновалось с момента создания в 1918 г., в здание закрытой синагоги на Володарской улице (сейчас — ул. Суворова):

«Из дома Вишняка нас выгнали, и наш техникум перебрался в Любавич<скую> синагогу. Я совершенно ушел от них и работаю дома большую вещь, где я сижу, как барин, а вокруг меня девы: живопись, музыка и краски. При переделке пола в доме Вишняка нашли зарытыми 38 фунтов серебра».

Как известно, совместное заявление Ю.М. Пэна, С.Б. Юдовина и Е.С. Минина об уходе из художественного техникума датировано 23 сентября 1923 г.¹⁶. Уход был вызван конфликтом с новым заведующим М.А. Керзиным, который согласился на перемещение техникума в неприспособленное здание синагоги и «единолично» решал вопросы организации обучения¹⁷. «Большой вещью», над которой работал Пэн, надо полагать, была картина «Автопортрет с Музой и Смертью» (ВОКМ), датированная художником 1924 годом, но начатая, по крайней мере, двумя годами раньше¹⁸. Художник предстает сидящим за мольбертом в своей мастерской. За ним слева — статуя Венеры, женщина, играющая на арфе, а справа — смерть в образе скелета, играющего на флейте.

Далее в письме:

«В театре не бываю, концертов нет. С сегодняшнего дня начнутся опять симфонич<еские> концерты два раза в неделю.
Сейчас в городе свирепствуют т.т. Браун и Апелебаум.
Передайте там всем целовальницам, что ждут приезда Китаиных с новым министром, который хорошо вооружен с ног до головы. Билеты для них будут оставлены, а после концерта свободный проезд с доставкой на дом в целости.
Прошу Вас зайти к моим дорогим друзьям Иоффе и передайте им, что при первой возможности постараюсь приехать к ним и попрощаюся с милым другом перед его отъездом в Америку. Вы, Хаце, не поверите, как глубоко я их всех люблю и уважаю. Никогда не забываю его многоуважаемых родителей, царство им небесное.
В Петрограде есть еще мои друзья — дочери раввина Ольтвангера, если случайно с ними познакомитесь, то искренний привет: это Лея Табинянская, Лея Маймон и их сестра. Феня Иоффе знает их всех, и знает, где они живут. Если увидите Вашу Розу, то ей мой лучший привет и передайте, что книжечку «Сказки» я нашел и могу передать, кому она скажет. <...>
Если увидите моих учеников, то им выговор, что они ничего о себе не пишут. Постарайтесь увидеть уч<еника> Шульмана и передайте ему, что я подал в суд на Лаппо за то, что он не хочет уплатить за портрет и даже говорит, что не заказал мне делать, а портрет у него больше двух лет.
Шульман мог бы быть свидетелем, ибо он все знает, как и что и может прислать свои свидет<ельские> показани<ия>. <...>
Будьте здоровы и успевайте во всех искусствах.
Ваш Пэн.
Не забудьте передать привет моим друзьям».

О начале симфонических концертов сообщалось в витебских «Известиях» за 28 октября 1923 г.: «На днях состоится открытие концертов Витебского симфонического оркестра. Концерты будут даваться 2 раза в неделю: по воскресеньям в Дворце Труда и по понедельникам в губпоказтеатре»¹⁹. Концерты популярного дуэта братьев Роберта (скрипач) и Анатолия (пианист) Китаиных продолжались с 24 по 29 ноября 1923 г.²⁰.

В следующем письме к И.Е. Мальцину²¹ (предположительно начало ноября 1924 г.) Пэн благодарит своего ученика за хлопоты, вероятно, связанные с очередной публикацией о себе:

«Дорогой Хаце!
Очень благодарен за письмо. Бумаги засвидетельствовали в наш Сорабис, где я состою членом, там сказали, что это совершенно «кошерно».
Для чего и к чему все это нужно, известно Аллаху и Хаце. Но знаю я по разным другим Вашим предприятиям, что затеи Ваши часто кончаются удачно, как, например, в журнале «Жизнь искусства»²² и т.д. Вспоминаю, я и тут спокоен и жду того момента, когда получу от Вас — «Вот читай». Да! <...> И вот увидим, сказал слепой, как на сей раз, быстры ноги Ахила, поднимет фалды и помчится и тут, и там. Я заранее уже благодарен. В моей фантазии мелькающая фигура Хаце, не обедавши, и все для меня. Ох!»
И здесь же Юрий Моисеевич затрагивает проблему, мучавшую его на протяжении многих лет, но так и оставшуюся нерешенной при жизни художника — получение помещения для организации галереи и мастерской:
«Насчет помещения для выставки уже начали думать и бросили, т.к. нельзя же разорваться. Они только что устроили Керзина в доме Тейнфинкеля (это чудесное помещение на углу Суворовской и Биржевой), так что я стою в очереди и за это спасибо.
Посылаю Вам мое письмо в редакцию. Это им ответ на их щедрый подарок.
В этом же доме, где устроили Керзина с его техникум<ом>, для меня нет места, ибо там и столярная, и общежитие, обещан и музей, и проч., и проч. атрибуты великого техникума. Ну, довольно с них».

Вскоре Пэн отправляет еще одно письмо²³:

«Молниеносные и экстрен<ные> требования.
Дорогой Хаце!
Просьба, с которой я к Вам обращаюсь, очень нужная и важная, главное, чтобы Вы, как получите письмо, тотчас отправились к г.г. Шапиро²⁴ (Петропавловская, дом 6, кв. кажется 30), где мы были насчет картин. Одновременно с Вами я и к ним отправлял заказное, чтобы они Вам выдали те две картины, которые у них остались, и я не взял из-за боязни испортить их в дороге, ибо у меня было очень много вещей с собою.
В письме к ним вложена заметка из газеты, что на днях только дали мне помещение, которое, конечно, к черту годится. Но теперь, все-таки, я могу уже ориентироваться с обстоятельством дела и хочу, чтобы и эти две картины фигурировали как пролетарские сюжеты (бедный художник и бедный ученик за уроками).
Разрешаю Вам, до поры и до времени, оставить все мои дела и хлопоты, как в журналах, так и других местах и исключительно взяться за выполнением эту задачу, которая необходима и главное скоро, каждый просроченный Вами день — муки ада. Я бы сам поехал, но я очень расстроен, чувствую себя очень скверно, как морально, так и материально. Уже несколько месяцев, как нет заказов. В механич<еском> техникуме получаю 7 руб. 23 коп. в месяц. Вот и все. А от [1 нрзб.] кот<орым> пишу — имею право хлопать глазами и то на расстоянии. Одним словом, не хорошо нашему брату.
Картины, если получите, держать у себя на стене до моего приезда или по возможности отправьте их с кем-либо. <...>».

Положение Пэна в это время действительно было очень сложным. После ухода из художественного техникума, он преподавал рисование в электро-механическом (2 часа в неделю) и вечернем рабочем (3 часа в неделю) техникумах²⁵, получая около 10 руб. в месяц. С 1 октября 1925 г. художнику была назначена персональная пенсия — 25 р.²⁶.

В письме вновь поднимается тема «помещения». Дело в том, что в витебских «Известиях» за 28 октября 1924 г. появилась информация: «Здание, в котором помещался Коммунальный отдел по Володарской 5/5, предоставляется художественному техникуму. 2 комнаты в нижнем этаже этого здания будут отведены художнику Пэну, для размещения его студии и картинной галереи»²⁷. 31 октября газета напечатала ответ Пэна на «щедрый подарок»: «Довожу до сведения соответствующих органов, что эти комнаты непригодны для студии, в виду низко расположенных окон, упирающихся в тротуар, что может привлекать случайных зрителей улицы — явление далеко не во всех случаях удобное при работе художника. Что касается картинной галереи, то в предоставляемых мне комнатах не может разместиться и четверти имеющихся у меня работ (около 1.000 картин). В силу изложенного, я вынужден оставаться в прежнем помещении, сыром и холодном, где во время дождей протекает потолок и подмачивается работа, а зимой от холода опухают руки до полной потери работоспособности»²⁸.

Последнее находящееся в деле письмо, вероятно, было отправлено после открытия 27 июня 1933 г. в Москве выставки «Художники РСФСР за XV лет».

«Дорогие мои: Хаця, Додя, Елена и Ида!
Прошу у всех Вас извинения, что не пишу раздельно, это оттого, что я не в состоянии писать много и долго. Я очень ослабел последнее время, и сильная головная боль мешает даже работать, как раньше. Мне совсем не до юбилеума и ничего бы не имел, если бы меня оставили в покое, т.к. не расположен в настоящее время к каким бы-то не было празднествам, которые полагают провести наши работники не на практике, а в теории. Мне ничего не нужно от них. Единственное мое желание это одно: чтобы мои работы, над которыми я работал и трудился 50 лет, не валялись бы на полу, чтобы имели свой приют и удобства для обозрения публики, которые ходят сотнями из разных учреждений, но по их словам, это невозможно из-за отсутствия свободных помещений.
Значит, все по-старому и будем жить, как жили наши предки в тишине и спокойстве до следующего, т.е. 100 летн<него> юбилеума. Надеюсь, что Вы согласны со мной? А? Очень бы я хотел поехать к Вам и посмотреть выставку. Я о ней читал в газете «Правда», где Д. Заславский²⁹ разбирает, критикует и хвалит. Пишет он очень хорошо, но немножечко модерно, как требует теперь время. Будь я участником, то получил бы от него трепку по заслугам, т.к. я не колхозничаю и не заискиваюсь... Когда хоть немножко поправлюсь и буду в состоянии, то поеду, но Вы сообщите мне, сколько времени продолжится выставка и принимают ли и теперь вновь желающих выставлять работы свои. А на счет снимков фото с моих картин для помещения их в журнале, то я похлопочу через Рабис, авось они это сделают. Беда, что у нас нет бумаги для печати, а то бы уже исполнил это и отправил бы Вам.
Дорогой Хаця! Крайне сожалею, что не могу отблагодарить Вас по заслугам и по достоинству, то же самое и Лена с Додей. Искренне благодарен Идочке за фото и за добрую память. Она всегда перед моими глазами.
Да! Время наше ушло в даль, но сердечно наши отношения близки. Надеюсь, что увидимся, может быть, даже и скоро, если поправлюсь.
Будем все здоровы и счастливы, как желает Вам ваш искренне друг Ю.М. Пэн.
Привет всем, всем, всем. Скорее отвечайте да или нет.
Посылаю Вам копию шагаловского письма с поздравлением, пошлю и свою биографию».

Прилагаемый к письму машинописный экземпляр «биографии» Пэна в целом повторяет известную статью на белорусском языке, опубликованную в газете «Заря Запада» за 5 августа 1926 г.³⁰ к 25-летию работы художника на Витебщине, в которой кратко рассказывается о детстве художника, учебе в академии, жизни в Двинске, Риге, Крейцбурге и деятельности в Витебске.

В уже цитировавшемся письме Ю.М. Пэна к Елене Кабищер-Якерсон есть упоминание о письме М. Шагала, в котором он выражает желание поменять у Ю. Пэна Витебск на Париж. Исходя из того, что такой же обмен предлагается и в машинописной копии письма Шагала, хранящейся в РГАЛИ, можно предположить, что именно об этом послании идет речь. А поскольку оно датировано 1933 г., то и письмо Пэна к Кабищер-Якерсон нужно отнести к этому времени³¹.

Как известно, Марк Шагал не забывал о своем учителе, и в прессе начала 1920-х гг. неоднократно появлялись его публикации, в которых выражалась признательность, любовь к первому учителю, желание привлечь внимание к нуждам старого мастера³². Так, к 25-летнему юбилею работы Ю.М. Пэна в Витебске, в московской газете «Дер Эмес» за 16 сентября 1921 г. появилась статья Марка Шагала о художнике на идише³³. А 24 сентября витебская «Вечерняя газета» поместила аналогичную статью Шагала на русском языке³⁴. Возможно, спустя десятилетие, Шагал вновь хотел, чтобы его приветствия были услышаны не только юбиляром.

«Париж
1933 г.
К юбилею Ю.М. Пэна
Дорогой Юрий Моисеевич. Ваш бывший ученик, которому уж самому исполнилось в прошлом году 25 лет худож<ественной> работы — шлет Вам сердечный привет к Вашему 50-ти-летию художественной работы.
Поверьте — я, который не завидую в жизни никому — будь-то Рембрандт или Рафаэль — завидую лишь Вам, завидую оттого, что вы живете на своей родине и Ваш город (мой город) Вас празднует, празднует вопреки поговорке, что «никто не пророк в своем отечестве», так уж праведно сложилась Ваша жизнь.
Наш город может Вас считать своим самым преданным гражданином. Вы всегда на его улицах. Вас всюду там можно видеть.
Счастливый человек. Возьмите Париж, дайте мне мой Витебск.
Я мысленно уношусь к Вам. Я переживаю, все близкие моменты моей юности близ Вас в своем городе, когда я ходил из Покровской улицы — дома своих родителей — к Вам и обратно.
Я всегда себя успокаиваю, что живы Вы и что мне будет к кому заехать..., чтоб увидеть и свои старые «заборы», и как мой город вдруг устремился к новому.
Может быть, мы опять начнем вместе с Вами ходить на этюды, окруженные глазами наших общих учеников...
Но когда.
Как я жалею, что в этот день, когда Вас чествуют, меня нет близ Вас — я бы хотел вместе с вами всмотреться на своих земляков, никому из них не известна моя тоска по моему городу, которому я недавно посвятил целую книгу (не говоря о своем искусстве).
Но Вы и мой город — это уже стало одно и то же.
Живите же долго и работайте и знайте, что, не смотря на то, что наши пути в искусстве разные — я все же Вас люблю, люблю и всегда благодарен.
Марк Шагал».

В качестве приложения ниже мы помещаем статью Марка Шагала о Ю. Пэне и письмо художника к своему учителю, опубликованные в 1921—22 г. в витебских газетах.

Художник-труженик (К 25-тилетию художественной деятельности Ю.М. Пена)³⁵. Статья — привет Марка Шагала

Печать сейчас мало уделяет места вопросам узко-культурным, или такой не «боевой» области, как искусство.

Однако, я хотел бы просить разрешения сказать два слова об одном труженике-художнике.

25 лет усердного труда на фабрике, заводе обычно награждается орденом труда. Об этом подвиге докладывают, пишут и доводят до сведения.

Разве не заслуживает хотя бы внимания, что в городе же Витебске, из года в год, беспрерывно вот уж 25 лет скромно и честно трудится художник.

С одной стороны он воспитывает в своей первоначальной мастерской-школе десятки юных будущих художников гор. Витебска и губ., — с другой стороны он сам, как может, создает работы, из коих некоторые должны войти в исторический отдел Еврейского музея в центре и в музей гор. Витебска в частности.

Юрий Моисеевич Пен, художник-реалист, старой школы, выходец из старой свалившейся русской академии, но он все-таки остался самим собой, сохранив большую дозу своей искренности.

Ю.М. Пен первый в Витебске, кто десятки лет внушал молодому поколению города и губернии любовь к Искусству. Его никто не миновал. Он был и моим первым учителем. Все это не мешало некоторым ученикам его расходиться с ним в направлениях по искусству, оставаясь вместе с тем доброжелателем Ю.М.

Его мастерская, облепленная с пола до потолка его работами, и он сам за мольбертом с уже ослабленным зрением — образ столь же трогательный, сколь заслуживающий большого уважения.

Нельзя не ценить эти упомянутые заслуги, и думаю, что, о таком труженике, о таком в своем роде «пролетарии» должна знать и пролетарская масса. Витебск же в особенности должен помнить его. Сейчас в Витебске открыта юбилейная выставка его работ.

Привет моему первому учителю — честному труженику художнику Ю.М. Пену к его 25 летней деятельности в Витебске!

Марк Шагал.
Москва.

Шагал М. Художник — труженик // Вечерняя газета (Витебск). 1921. № 18. 24 сентября. С. 4.

Письмо Марка Шагала Ю.М. Пэну

35. Так в тексте

36. В тексте допущена ошибка в написании фамилии издателя Поля Кассирера, который после приезда в 1922 г. М. Шагала в Берлин задумал издание автобиографической книги М. Шагала «Моя жизнь» с иллюстрациями автора, но из-за трудностей перевода было издано лишь портфолио «Моей жизни» с 20 гравюрами.

37. В каталоге «1-й Государственной выставки местных и московских художников» (Витебск, ноябрь-декабрь 1919 г.) указывается, что на выставке экспонировались три работы М. Шагала, принадлежащие витебскому музею: «Портрет худ. Ю.М. Пэна», «Заезжий двор», рисунок пером. После распада коллекции витебского Музея современного искусства работы находилась у Ю. Пэна, сейчас их местонахождение неизвестно (Письмо Ю.М. Пэна Е.А. Кабищер-Якерсон. Июнь 1930 г. См.: Кичина Е.М. Переписка Ю.М. Пэна с Д.А. и Е.А. Якерсонами и И.Е. Мальциным. С. 87). Вероятно, фотографии с работ, о которых просит М. Шагал, были ему высланы, поскольку «Портрет Ю.М. Пэна» репродуцируется в книге: Meyer Franz. Marc Chagall. Leben und Werk. K о ln: DuMont Shauberg, 1961. S. 751. Ill. Nr. 275.