Главная / Публикации / Белла Шагал. «Горящие огни»

Ханукальный светильник

— Дети, где вы? Мендель! Авремл! Башенька! Куда вы подевались? кричит мама из магазина. — Где вас носит целыми днями? Идите сюда. Папа ждет с ханукальными свечами.

Где мы можем быть? Греемся у печки. Уже вечер. Темнеет. Мы ждем, когда наконец закроется магазин.

Мама с виноватым видом выходит из магазина. «Как-никак сегодня праздник, а я все кручусь, — написано у нее на лице. — Хоть бы успеть собрать детей и зажечь ханукальный огонь!»

Мы все вместе идем в классную комнату, где нас ждет папа.

В этой довольно большой комнате всего одно окно. Папа стоит около него, загораживая спиной стекло и не впуская внутрь слабенький сумеречный свет. Мы утопаем в темноте и ждем, пока вспыхнет хоть искра огня.

Папа склонился над ханукальным светильником. Папина тень шевелится на темной стене, как будто там мечется еще один отец. Когда голова его чуть отклоняется, тускло поблескивает серебряный светильник. Словно проглядывает сквозь облака бледный месяц. [В каждый из восьми дней праздника Хануки на специальном восьмисвечнике или в ламповом светильнике зажигается очередной огонь.]

Светильник миниатюрный, точно игрушечный, но на его тонкой серебряной стенке отчеканена целая картина.

В центре два льва с буйными гривами и разинутыми пастями держат в передних лапах скрижали Завета.

На скрижалях ничего не написано, но от них исходит сияние — они проникнуты божественным светом.

Львов окружают цветущие, как в раю, растения. Густые кущи, виноградные грозди, разные упавшие с древа плоды. На ветвях его таращат глаза две птицы. И даже ползет длинная змея.

По бокам, как бдительные стражи, два серебряных кувшинчика, тоже маленькие, но пузатенькие, — чтобы в раю не было недостатка в масле.

А чтобы львам и птицам было хорошо видно, под ними тянется канавка, разделенная на восемь ячеек, — бери и зажигай.

Белые папины руки переходят от одной ячейки к другой. В самой первой он вытягивает фитилек и капает масла из кувшинчика. Фитилек впитывает масло, становится белым и мягким, похожим на крохотную свечку.

Папа произносит молитву и зажигает фитилек. Один-единственный огонек. К семи другим ячейкам папа не прикасается. Пустые и холодные, они кажутся лишними.

Совсем не праздничный этот одинокий огонек. Сердце щемит, будто Господи, помилуй! — зажгли поминальную свечу.

Язычок пламени такой слабенький, дохнешь — погаснет.

Никакого отсвета на полу, даже маленький рай освещается не полностью. Только одному льву достается немножко тепла, другой и знать не знает, что рядом огонь.

Все ушли родители и братья. А я подхожу поближе. Мне хочется поправить фитилек, вытянуть побольше может, пламя станет ярче?

Но его не ухватишь. Я только обжигаю пальцы.

Огонек дрожит, меркнет, мигает, дергается.

Сейчас погаснет... он борется, пытается воспрянуть, хотя бы ради того, чтобы лизнуть разок виноградную ягодку на серебряной стенке или согреть лапу чеканного льва.

Вдруг из пламени падают одна за другой крупные капли масла. Они заполняют ячейку, и язычок, и без того чахлый, вот-вот потухнет совсем. Фитилек начинает коптить, копоть оседает на оконной раме.

Темное пятнышко садится и на стекло, поверх следов от прошлой Хануки.

Когда зажигают большую лампу под потолком, ее яркий свет заглушает последнюю память о праздничном огне.

Почему мамины субботние свечи такие большие и высокие? А папа, такой большой, произносит ханукальные молитвы над таким маленьким огоньком?