Главная / Публикации / Белла Шагал. «Горящие огни»

Стакан сельтерской

— Пойдем погуляем, — я умоляю брата.

— Ненормальная! Кто же гуляет в пятницу, так поздно вечером?

— Ну и что, пойдем попьем сельтерской.

Выпить газированной водички — это мой брат Мендель всегда пожалуйста!

— Сельтерской? Тогда другое дело. Давай. Пошли!

Привокзальный буфет Будревича открыт допоздна, даже по пятницам. Мы с Менделем идем по безмолвным улицам, то вверх, то вниз. По холмам, как по лесенкам. Темно и свежо. Все спит. Лавки, дома погружены в темноту, фонари не горят. Только один огонек мерцает где-то сквозь закопченные стекла. И дает больше тени, чем света.

Вот и мост. Лоснится светлая древесина настила. Глаза мои распахиваются до предела. Я жадно глотаю свежий воздух. Небо над головой все в звездах. А под ногами пролегла река. Кажется, поток остановился. Вода, небо — все замерло. Неподвижная луна заночевала в облаках. Не спят только звезды. Они сбежались отовсюду и весь мир перевернули вверх дном. Как оставленные без присмотра детишки, резвятся, толкаются, искрятся и играют со своими отражениями. Если бы хватило дерзости, сорвались бы с небосклона и попрыгали на землю.

Завидев ступающего на мост человека, звезды бросаются вниз ему навстречу, налетают на него, окружают со всех сторон. И человек шагает, отражаясь в звездах.

Мы идем через мост медленно, стараемся не шевелить головой, чтобы не задеть звезды. Боимся наступить на пляшущие лучи. Шаг, еще один — звезды за нами. И отстают, только когда мы сходим на землю. Видно, боятся затеряться в узких улочках над черными крышами.

Скорей несутся назад, на открытое пространство над рекой.

Мы же, миновав мост, ныряем в темноту. А с нами и сама улица. Все лавки на ней заперты. Вывесок не различишь. Но я и так знаю: здесь портной, там книжная лавка, напротив угадывается витрина фотографа. Сколько раз я тут разглядывала пухлых младенцев и разодетых дам, целый день жеманно улыбающихся прохожим.

Сейчас лиц не видно, одни черные провалы, только поблескивает, поймав крупицы света, уголок позолоченной рамки.

Вот витрина портного. За закрытыми ставнями спят застывшие манекены в нарядных платьях. А в книжной лавке — стеллажи во всю стену. Сюда мне случалось заходить — спросить подержанный учебник, купить карандашей и перьев.

Мне больно вглядываться в темноту. Скорей к вокзалу, там свет струится длинными полосами и ложится к ногам. Вот и буфет. Гуляющие стекаются к масляным фонарям, точно мухи. Освещенный открытый зал возникает перед нами. В дверях толпятся люди. Входят, выходят. Шум голосов в темноте. Шипенье сельтерской. На прилавке, как на свадебном столе, расставлены стаканы. Вдоль стен в ведрах со льдом колышутся медные сифоны. Холодная медь покрыта мелкими капельками. Стоит нажать на кран, и раздается чих. Газированная вода брызгает струёй из носика, со свистом бьет в стакан. Пузырьки вскипают и пенятся. Они щекочут нос, щиплют горло. У Менделя от удовольствия выступают слезы. Он пьет большими глотками, надувая щеки. Кажется, у него изо рта вот-вот хлынет фонтан.

На мой вкус простая сельтерская солоновата. С сиропом вкуснее.

— Тебе какого? Желтого? Красного? — спрашивает служитель.

— А какой слаще?

— Откуда я знаю? Попробуй оба и увидишь.

К потолку подвешены два огромных прозрачных конуса. В одном подрагивает красная густая жидкость, в другом желтая. В один миг вода в моем стакане краснеет и сладкий жар разливается по телу. Мы выходим из буфета чуть осоловевшие. И тут нас останавливает окрик.

— О! Это вы? Здесь? Не может быть! Как это вы так поздно гуляете?

Я чуть не упала, будто меня стукнули по голове.

Кто это сказал? Чей голос? Я его уже слышала.

Отблеск света падает на бледное худющее лицо. Длинные глаза, не закрывающий острых белых зубов рот. Из мрака боязливо выступает фигура.

Боже мой, это он!.. Мой новый знакомый. Откуда он свалился? Голос, как у испуганной птицы. Я бросила взгляд на Менделя. Он этого молодого человека не знает. Уставился на него, вытаращив глаза, и бормочет:

— В чем дело?

На щеке у него, как слезинка, осталась капелька воды. У меня потемнело в глазах. Что подумает обо мне мой брат?

Как жестоко шутит судьба! Ко мне подходит парень, заговаривает со мной, словно мы давным-давно знакомы.

И где? Ночью, на другом конце города. Что же будет? Добром это не кончится. Преспокойно стоит рядом, будто уверен, что может делать со мной, что хочет. А я-то почему стою как прикованная? Не его ли я ждала? Не его ли здесь искала? У меня стучат зубы. Да я из-за него потеряю рассудок. И чем я ему помешала — жила себе тихо дома. Сидела на подоконнике, глотала книгу за книгой, людей чуралась, как чертей, даже от братьев с их насмешками отгораживалась занавеской.

И вдруг ни с того ни с сего является этот юноша, поражает меня своими разговорами и нарушает мирное течение моих дней. Что за ночь! Хоть бы скорее рассвело!

Брат знает всех моих подруг, я с ними дружу много лет. Он думает, что я не такая, как другие. Не болтаюсь по улицам. В школу хожу с одноклассницами, а если встречаю их братьев, не останавливаюсь. И вот тебе на — какой-то совсем чужой парень. Совсем чужой по походке, взгляду, по тому, как одет по всему виду. Брат пытается припомнить, не встречал ли его на утице. И все думает, откуда он взялся. Может вообще не из Витебска? Где он живет? Кто его родители?

Что-то говорит мне, что этот юноша не похож на других. Кудрявая шевелюра... или все же обычный художник? Наверное, брат так и подумал. Да, такие иной раз попадались и в нашем городе.

Теперь Мендель рассматривает меня как будто видит первый раз. Что у меня общего с вольным художником? В глазах обида — сестра изменила.

Все мои братья считали себя старшими по отношению ко мне, я же оставалась для них маленькой девочкой, которая никогда не вырастет. Этакая кукла. Они со мной играли, поддразнивали меня. Даже завидовали: я заканчивала каждый класс гимназии с золотой медалью. Они же должны были ходить учиться к ребе и потому не могли мечтать о светской школе. В их глазах я была почти чудом... И вдруг, на темной улице, я разом повзрослела. Вдруг стала такой же, как прочие девчонки, которых полным-полно вокруг. Да в придачу этот молодец похож на дикого зверя. Вон глаза блестят в темноте...

Между ним и Менделем я чувствую себя неловко. Не знаю, к кому первому обратиться. И вообще в горле ком.

Скажи же ты хоть одно человеческое слово, чтобы мой брат тебя не боялся — молча молю я. А брат я чувствую, отстраняется от меня, как будто я стала ему чужой. Не собирается ли он бросить меня одну, на темной улице, с этим парнем? Не побежит ли домой и не выложит новость:

— Представляете? У Беллы есть приятель!

Весь дом переполошится. Сбежится вся родня. Горничные прилипнут к дверям. Ночному сторожу тоже понадобится знать, что за приятель: какой-нибудь проходимец или юноша из приличной семьи? Начнутся пересуды. А самое скандальное, то, что этот приятель художник, Мендель прибережет на потом. Еще и художник — для уставших за день мозгов это слишком большое потрясение. Лучше подождать до утра и тогда открыть секрет маме. Незачем устраивать ей бессонную ночь. Пусть поспит спокойно. А утром, посреди хлопот в магазине, выдержит и этот удар.

Как я буду смотреть ей в глаза? Как объясню? Скажу все, как есть? Что это знакомый Теи, которого я у нее встретила. Что я с ним не разговаривала, он сам со мной говорит. О чем это? Так, ни о чем. Он только смотрит, а я... а он... ну как все это расскажешь? И потом, у мамы нет времени слушать эту невнятицу без начала и конца.

— Поскорее! Мне некогда. Прекращай эту историю, и чтоб больше я о ней не слышала!

А как ее прекратить? У меня сжимается сердце. Я не хочу огорчать маму. У нее хватает забот с неслухами братьями. Что ж теперь делать?

Новый знакомец ни о чем не подозревает. Зачем он появился? Зачем бродит по ночам? Кого-нибудь ищет?

Или пришел выпить сельтерской? Он что, не видел, что я с братом? Правда, на улице темно, но у него зоркие глаза, он должен видеть как днем. Ему, наверное, все равно. Не уверена, знает ли он вообще, что сейчас ночь.

Гляжу и вдруг замечаю, что он сегодня другой. Лицо узенькое, вытянутое — ну точно лис.

На месте не стоит — дергается, вертится. Как будто боится людей. Готов каждый миг сорваться и удрать.

Ноздри раздуваются, дрожат, втягивают свежий воздух.

И это еще не все. Он снова дернулся, переменился в лице и закричал:

— Шея желтая! У вас желтая кожа!

Меня как кнутом стегнуло. Показалось, что всю одежду сорвал ветер и я осталась голой посреди улицы. Все глядят, какая у меня шея, какая кожа. Брат подумает невесть что. Пропащая девушка... К ней обращается на улице молодой человек и говорит про ее шею, про кожу. Как он мог их видеть? Не смеется ли он надо мной, блестя своими острыми зубами? И опять краски! Они переполняют его глаза, но зачем же выливать их на меня? Желтая! Где это он видел желтую шею? Рассуждать о моей коже, моей шее в присутствии брата! Да он сумасшедший или пьяный, не иначе.

Рассказывал же он однажды, что его когда-то укусила собака... ну вот и...

Меня душили слезы. Я поднесла руки к шее. И прикоснулась к платью, к стоячему воротнику. Ах да, это же кружево. Я забыла про желтый кружевной воротник.

— Да это кружево, желтое кружево! Вы что, не видите? А еще художник!

Ткнуть бы его носом в этот воротник. Пусть этот горе-художник разглядит, что желтое: воротник или шея.

— Мендель, пошли! — Я потянула брата за рукав. — Пошли домой!

Растерянный молодой человек остался один посреди улицы.