Главная / Публикации / Белла Шагал. «Горящие огни»

Праздник Кущей

С утра после Дня искупления мы ждем Божьего посланника. После стольких слез и молитв он, право, должен бы появиться.

Во двор въезжает крестьянин с тележкой еловых лап и опрокидывает ее. Ворох колючих веток вываливается на землю.

У нас во дворе становится как в лесу. Пахнет хвоей, смолой. Свежо, будто после дождя. Ветки лежат, словно большие распластанные птицы, от них исходит аромат... или это пение?

Если встать на эту кучу, она затрещит и прогнется. А если хорошенько покачать, и вовсе рухнет.

— Ты что по веткам топчешься! — с криком подбегают братья. — Это тебе не сено! Это для шалаша, Суккот же наступает!

Они тащат ветки у меня из-под ног. Каждая приподнимается с трудом, дрожа всеми своими иголками.

Я помогаю им перетащить ветки туда, где строится шалаш — сукка. Он еще не готов. Стоят только стены из кое-как скрепленных, кое-как сколоченных жердей. Крыши нет, внутрь заглядывает небо. Братья залезают на лесенку, становятся на стулья, подают друг другу ветки и встряхивают их, как соломинки.

Ветки ложатся веером. Скоро сукка покроется зеленой шапкой. Сооружение высится посреди двора. Выглядит оно заманчиво, словно домик в лесной чаще.

Сквозь толщу темно-зеленых веток ни одной звезды небесной не увидишь. [По обычаю, кровля сукки должна быть сложена так, чтобы сквозь ветки просвечивали звезды.]

Внутри прохладно и сумрачно. Лишь через щели в стенах проскальзывают солнечные зайчики. И те пробиваются с трудом, мигают, дрожат.

В середине шалаша устанавливают длинный стол и скамейки, там, где их ножки вкопаны в земляной пол, под ногами рыхло и вязко.

Мы не вылезаем из шалаша. Здесь как на даче. Валяйся себе на скамейках, играй в прятки, лови пляшущих зайчиков и, задрав голову, разглядывай еловый навес, как звездное небо. Иной раз — брр — упадет с хвои холодная капля.

Когда шалаш совсем закончен, мы поем, чтобы дать всем знать наступает праздник.

Домашние высовываются из окон.

— Глядите-ка! Шалаш уже готов.

— Дети Из синагоги принесли пальму.

Дом тоже стал другим, везде пахнет зеленью, свежая листва устилает пол. Но где же пальма?

Вот она, в углу на пустом подоконнике, стоит, прислонившись к стеклу.

Верхушка пригнулась, будто высматривает через оконный переплет не видно ли хоть клочка родного неба? Плотно сжаты длинные узкие листья Я подхожу поближе, но дотронуться боюсь — кончики острые, как маленькие шпаги.

— Ну можно я чуть-чуть потрясу, — упрашиваю я братьев.

— Раньше папы?

— Только посмотрю, живая или нет.

Ветвь задрожала у меня под руками. И я сама дрожу мелкой дрожью.

Словно ветерок пробежал по листьям. Мне кажется, что я на земле Израиля и пальма шумит у меня над головой. Интересно, как эта ветка попала сюда к нам?

— Как ты думаешь, Абрашка? — пристаю я. — Она прямо из Палестины, а? Как по-твоему? Это целое дерево или только ветка? А кто ее привез?

— Сегодня не Пасха, чтобы задавать столько вопросов. — Абрашка ничего не знает, но хочет вывернуться. — Знаешь, по-моему, пальма сама вырвалась из земли. Захотела посмотреть, что творится на белом свете. Вот она покинула родные края и однажды ночью брат таинственно понижает голос, однажды ночью выросла у нас на окне.

Я бы рада поверить, но досадно, что Абрашка всегда прав.

— Да ведь ее только что принесли из синагоги. Может, ее уложили в солому и запаковали в большой ящик. Я видела на вокзале, так перевозят товары.

— Как бы не так. Чтобы пальма ехала с какими-то товарами? Услышал бы раввин, он бы тебе задал. Да ты посмотри, какая она зеленая, свежая. В ящике она бы задохнулась.

Я снова трогаю ветвь. Тонкие гладкие листья отзываются на прикосновение, как струны арфы.

— Погоди, пальма, погоди. Скоро придет папа, возьмет тебя, помолится, тебе станет тепло, и ты почувствуешь себя как дома.

А где этрог, цитрус?

Желтый, огромный, пузатый, красуется в серебряной подставке на мягкой салфетке, важный, как фараон на троне.

И чудесно пахнет. А он откуда?

Наконец пришел папа со старшими братьями.

— Что ж, пойдемте молиться с пальмовыми ветвями.

Папа смотрит на ветви, на цитрус. Берет плод и кладет его около зеленой ветки. Плод и ветка приникают друг к другу. Они из одной страны.

Опустив глаза, со словами молитвы, папа, словно принимая присягу, приподнимает и опускает пальмовую ветвь, прижимает ее к груди, отстраняет, встряхивает. Ветвь наклоняется, трясется. Верхушка раскачивается. Длинные листья сами ложатся на молитвенно сложенные руки.

А как только папа останавливается, пальма снова сжимает еще трепещущие листья.

— Теперь ты. — Папа протягивает ветвь старшему сыну.

Она переходит из рук в руки. Все шесть братьев по очереди берут ее, взмахивают, фехтуют ею как шпагой и, наконец, ломают. Потрепанную ветвь снова кладут на подоконник. Шалаш целый день стоит и дожидается, когда в нем соберутся на трапезу.

За день он успел пропитаться еловым духом, просушить стены и сырой пол. Вечером папа и братья надевают пальто, как будто идут на улицу, и отправляются ужинать в шалаше.

Мы, женщины, мама, кухарка и я, — в него не входим. Даже отцовское благословение над вином слушаем, стоя на пороге.

Кушанья в шалаш подают одно за другим через небольшое окошко в стене. Братья могут считать, что тарелки спускаются к ним с неба.

Небось они и думать забыли о нас, оставшихся дома.

В доме холодно и пусто. Двери и окна как мертвые. Мы сидим за столом и едим без всякого удовольствия.

— Мама, почему нас оставили тут, с прислугой? Разве мы служанки? Какой же это праздник, мама? Почему они едят там одни?

— Э-э, малышка, они мужчины. — Мама невесело жует кусок холодного мяса.

Вдруг на кухне поднимается суматоха. Служанки бегают из дома во двор и обратно.

— Хозяйка, дождь начинается.

— Отнеси им все блюда, чтобы они могли помолиться там после еды.

Я даже рада, что посреди ужина пошел дождь. Ведь у нас с мамой был такой скучный праздник.

Гремит гром. Я выглядываю в окно. Шалаш еще не развалился? Настоящий потоп.

В минуту намок и расползся лапник. Вода затекает по веткам внутрь шалаша, струится по стенам, льется на стол. Служанки снуют с посудой туда-сюда. Дождь бьет по крышкам, будто хочет их сбросить.

Сквозь шум ливня слышно, как папа произносит благословение. Высокие голоса братьев сливаются со стуком капель. Скоро они, подняв воротники пальто, один за другим перебегают в дом.

Мы смотрим друг на друга, как будто давно не виделись.

Не из другого ли мира врываются они в дом?

Так проходит еще несколько дней. А потом шалаш, доска за доской, разбирают. Стены оседают. Кровля проваливается, и ветки рассыпаются. Весь двор усыпан иголками.

Шалаш исчезает, будто его никогда и не было.

Пальмовую ветвь убирают с окна.

— Посмотри, какая она стала! — веселятся братья. — Похожа на высохшего беззубого старичка.

— Ну хоть сплетите мне что-нибудь из нее, — прошу я. — Игрушку, корзинку, что угодно.

Аарон берется за дело. Пальцы у него длинные, ловкие. Они отрывают листик за листиком, каждый взлетает со свистом и складывается пополам. Проворные пальцы так и мелькают: прорезают, продевают. Тоненькие полоски закручиваются или сплетаются. Готово. Корзиночка, корытце, стол и стул. От ветви остался голый стебелек.

Ну а про цитрус вообще забыли. В конце концов кухарка бросила его в кастрюльку с кипятком — ошпарила живьем. И из такого пузатого плода получилось всего лишь блюдце мармелада.

Праздник кончился — хоть плачь.

Скорее бы Симхат-Тора, веселый праздник Торы.

И пусть весь город приходит в гости.