Главная / Публикации / Дэвид Мак-Нил. «По следам ангела»

Садовник, виноградник и урны из Тель-Авива

Как ни рано вставал отец, Мариано вскакивал еще раньше, до рассвета, и принимался точить свои серпы, проворно водя по лезвиям точилом, продолговатым камнем, который как-то очень здорово называется по-провансальски, но я забыл как. Наточив инвентарь, он не сразу шел косить, а ровно в шесть утра усаживался перекусить, его обычный завтрак состоял из политого оливковым маслом ломтя хлеба с помидорами и толстыми кольцами лука, а к этому добрый литр местного вина. У нас был свой виноградник. Плохонький, со старыми лозами, которые давали всего несколько ведер ягод. Уход за виноградником — дело нелегкое. Обрезать побеги по осени и подравнивать в марте — это еще не работа, это легко и приятно, удалять волчки летом, часов в семь вечера, когда садится солнце и не так обильно выступает сок, — тоже одно удовольствие, нетрудно и собирать урожай на таком клочке, но окапывать лозы и выпалывать сорняки зимой из твердой, как бетон, земли — вот это уже другое дело; одна радость: если постараться, можно собрать много спящих улиток и сварить их с чесноком в больших кастрюлях, вонять будет до самого Систерона, зато вкусно. Мариано все обещал нарезать черенков, омолодить лозы, но он должен был в первую очередь обрабатывать английский цветник, или, как теперь полгалаось говорить «mixed-border», который вытеснил мои качели, там росли люпины, астры и прочее, но упаси Бог сорвать хоть один георгинчик, там же срезали проклятые гладиолусы, которые быстренько подсовывали отцу, как только у него возникало желание написать букет цветов. А еще надо было следить за тремя сотнями кипарисов, окаймлявших дорогу на подъезде к «Холмам», рассаживать ирисы по весне, убирать аллеи, чистить стекавшие с горы и петлявшие по каменному склону ручьи, не забывать про огородик с водяной грядкой кресс-салата — все это хозяйство не оставляло времени, чтобы заняться виноградником. По воскресеньям Мариано играл в шары, причем каждый раз ходил на другую площадку — то в Турет, то в Курж, но Мадам все равно находила его и придумывала какое-нибудь дело, лишь бы испортить бедняге вечер.

От Мариано я много узнал о деревьях и вообще о растениях, научился нарезать черенки и делать нехитрые прививки, сам же он был в этом деле непревзойденным мастером и славился на весь город, так что его приглашали во все сады: кто, как не он, сумел приживить два привоя на трехлетнее лимонное деревце — справа ветку апельсина, слева грейпфрута, и мы так гордились этой диковинкой, что не снимали плоды, и они висели, пока не упадут, а тогда уж никуда не годились — были либо гнилые, либо исклеванные птицами. В свои двенадцать лет я любил птиц, но предпочел бы, чтоб они кормились где-нибудь подальше от нашего сада или вообще здесь не летали, ведь такого тройного цитруса не было ни у кого. Я бы с удовольствием сделал пугало, обрядил его в старый плащ Мадам и нахлобучил на дерюжную башку какую-нибудь из тех шляп, которые она мастерила в Лондоне, когда Ида откопала ее и привезла во Францию, но она, даром что жила в Англии, была начисто лишена чувства юмора.

Каждое лето Мариано учил меня множеству разных вещей, полезных и не очень: прививать деревья, прореживать кресс-салат, играть в петанк — это, конечно, хорошо, но вытачивать ножи из бамбука и заострять их, шлифуя по ходу волокон, — дело уже не слишком похвальное. Такой нож не уступал самурайскому, я мог бы вспороть им живот кому угодно, хоть «френетикам», хоть соперникам-калабрийцам, хоть английским шляпницам, а оружие сжечь, и все шито-крыто. Еще я научился у него делать из бамбука трубку, соединяя две палочки — потолще, для головки и потоньше, для черенка, который надо было тщательно прочистить каштановым прутиком, — а потом, естественно, курить ее, добывая табак из подобранных где придется окурков.

Мариано был весь в татуировках, тогда это было редкостью, у него даже хранился в шкафу револьвер, он мне его показывал, и я думал, что этот двойник молодого Фернанделя прежде служил в Иностранном легионе, воевал в Африке или еще что-нибудь в этом роде. Лицо у него было странное, просмоленное нездешним солнцем, у нас в Вансе, даже на пляже между «Нептуном» и «Могадором», так не загоришь, да и недаром же игроки в шары звали его Капралом, — но кто бы он там ни был, я до сих пор с сожалением вспоминаю о нем, когда вижу небрежно или наспех подстриженные деревья.

Кончилось все это очень плохо. Я довольно давно замечал, что к нам повадились ходить какие-то люди в черном, в широкополых шляпах, странных брюках и длинных чулках, похожие на амишей¹, которых показывают по телевизору. Они скромно приходили пешком по дороге из Сен-Жанне, держа под мышкой небольшие деревянные ящички; если сталкивались с отцом, то были с ним крайне почтительны. Иногда они перекидывались несколькими фразами на идише, я немножко знал это причудливое наречие, во всяком случае, достаточно, чтобы распознать его, отец и Мадам разговаривали на нем, если не хотели, чтобы я их понял, но двенадцатилетний мальчишка хватает язык на лету, месяц-другой — и готово, от русского им пришлось отказаться еще раньше. Амиши сразу шли к садовнику, совали ему три су, потом, как сеятели, разбрасывали в глубине сада какой-то серый порошок из своих ящичков и так же незаметно исчезали.

Примечания

1. Амиши — сектанты, живущие на юге США, в одежде и быту придерживаются обычаев XVIII века.