Главная / Публикации / Аркадий Шульман. «Местечко Марка Шагала»

Смех и слезы местечка

Вся еврейская жизнь — это смех сквозь слезы. В местечках и смеха, и слез было гораздо больше нормы. Особенно после революции, когда комиссары, большинство которых университетов не заканчивало, взялись за дело.

В Лиозно жили евреи по фамилии Романовы. Один из них, Айзик Романов, был даже товарищем председателя Авраамовской синагоги, находившейся по Школьному переулку. Товарищ председателя синагоги — это, конечно, почетная должность, но вряд ли она подойдет для членов царской семьи. И, тем не менее, однажды в Лиозно приехал представитель Губчека и вполне серьезно спросил, имеют ли Романовы какое-то отношение к царю Николаю II. При допросе присутствовал Берл Хейфец — местечковый мудрец, весельчак и острослов. Он тут же отреагировал на этот потрясающий вопрос и вполне серьезно заявил:

— Конечно, они родственники царя. И еще какие! Первый сорт! К ним надо обращаться: «Их императорские величества великий князь Айзик Нохумович Романов и его супруга, великая княгиня Сорэ-Рохл Залмановна Романова — прошу любить и жаловать».

Конечно же, установили, что евреи Романовы не имеют никакого отношения к царской фамилии. Но представитель Губчека заявил Берлу Хейфецу, что с ним он разберется по всей строгости революционного закона.

В Лиозно среди евреев были довольно распространенными такие фамилии, как Киселевы, Барановы, Беловы, Ершовы, Песковы, Михайловские. Появились они со времен службы в царской армии еще при Николае I. Евреям давали русские фамилии, и с ними они возвращались домой.

Евреи называли ее Сорэ-Двосе, остальные по имени-отчеству — Софья Борисовна. В документах она была записана по фамилии Дозорец (урожденная Есельсон). А еще, как у большинства обитателей местечка, у нее было прозвище: Сорэ ди философке. Лиозненский весельчак Изя Иоффе говорил про нее: «Стоит немного побыть с ней, и становится так хорошо, словно сам господь Бог по сердцу босиком пробежал». Она была великим человеком — домохозяйка Сорэди философке. О ней написано в рассказе ее внука писателя Бориса Чернякова.

«В нашем местечке жила одинокая женщина Лиза Михайловская. Ходила по улицам в каких-то немыслимых одеждах, всегда сильно накрашенная. Мы, мальчики, постоянно дразнили ее. Застав меня однажды за этим малопочтенным занятием, бабушка, как всегда, не стала читать мораль. Она произнесла только две фразы:

— Умный человек сказал: «Не смейся над старостью того, чьей молодости ты не видел».

...Зашел к нам мой сосед и одноклассник Николка. Он не был в школе, ему надо было записать задание на завтра. Пока Николка был занят этим делом, я спрашиваю о чем-то бабушку. Спрашиваю на идише — ответ получаю по-русски. Повторяю вопрос — снова бабушка отвечает мне по-русски.

Николка переписал задание и ушел. Бабушка говорит:

— Если тебе больше нравится разговаривать дома на идише — пожалуйста. Но в присутствии постороннего человека ты должен говорить только на том языке, который ему понятен.

...Никогда не слышал, чтобы она произнесла: гой, гоим. Может быть, она считала, что в этих словах есть некий оттенок недоброжелательности? Не знаю. О людях, повседневно окружавших нас, — белорусах, русских, латышах — она говорила: ди кристи — христиане».¹

В этой семье во второй половине тридцатых годов, когда были закрыты синагоги, хранился уникальный свиток Торы, волею судеб попавший в Лиозно. Его отдали реб Дозорецу, зная, что он кристально честный и богобоязненный человек.

«Надпись, сделанная на внутренней поверхности чехла, свидетельствует, что Тора была переписана по заказу богатой сефардской семьи, жившей в одном из испанских городов более пятисот лет назад. Указывалась и фамилия первых владельцев Свитка, но я ее не запомнил. Когда началось массовое изгнание евреев из Испании и святейшая инквизиция отправила на костер тех, кто, приняв христианство, продолжал тайно исповедовать веру отцов, — эту Тору удалось спасти. Подвергая себя смертельному риску, люди передавали ее из рук в руки, из дома в дом, из города в город, — и, в конце концов, она оказалась за пределами Испании.

Запись на изнанке чехла свидетельствовала, что в разные годы и столетия Свиток побывал в разных странах, пока не попал, наконец, в Белоруссию, в еврейское местечко под Витебском.

...Когда в Лиозно построили Большую синагогу, Свиток торжественно внесли туда и поместили в Арон-кодеше — ковчеге Завета».²

Во время войны уникальный СвитокТоры сгорел во время артиллерийского обстрела вместе со всем имуществом дома Дозорецов.

Впрочем, как записано в наших мудрых книгах: «Когда горят свитки Торы, буквы улетают на небеса».

...В августе 1918 года лиозненские учителя получали в среднем 150 рублей жалования в месяц. Пуд хлеба стоил 300 рублей и больше.

...Май 1919 года — работники Лиозненской волости уже три месяца не получают жалования и продуктовых пайков.

...Август 1919 года — Лиозненская волость включена в состав Витебской губернии. На 20 августа население местечка составляет 2055 человек.

...Местечковый говорун по имени Бенче и прозвищу Кукарека каждый день рассказывал новые истории. Он уже понял: наступают такие времена, когда лучше не говорить о политике, и все чаще рассказывал старые истории, или, как их называли, «майсы с бородой». Например, о том, как на заре двадцатого века в Америку с каким-то витебским присяжным поверенным сбежала жена Фридмана. Пока Фридман ездил по торговым делам, она поскучала, поскучала и нашла себе кавалера. А сына оставила свекру и свекрови. Правда, многие спорили по этому поводу с Бенчей и доказывали, что двухлетнего мальчика не отдали ей дед Исаак и бабушка Эстер.

...На Пурим, когда каждый правоверный еврей должен выпить столько, чтобы не отличить друзей от врагов, кузнец Танхум принимал литр водки. Между прочим, остальные тоже не сидели с пустыми рюмками. Потом Танхум шел на улицу, пел веселые песни и танцевал прямо на снегу.

В декабре 1923 года все местечко обсуждало ссору между старым и новым заведующим баней. Началось все с того, что в волостной коммунальный отдел пришел заведующий баней Авром-Бер Лейзеров и сказал, что старый заведующий Давид Альтмарк построил в прошлом году у себя на огороде сарай из материала, предназначенного для ремонта бани, и еще забрал себе паклю, которую привезли для ее утепления.

Альтмарк, в свою очередь, утверждал, что материал для ремонта бани, 200 бревен, разобрали для ремонта исполкома, больницы и пожарного сарая. И он об этом своевременно информировал.

Все местечко раскололось на два лагеря. Одни поддерживали бывшего, другие нового заведующего баней.

Свидетель Адольф Соломонович Шахмейстер сообщал, что около бани лежал лесоматериал и растаскивал его, кто хотел, а заведующий баней Альтмарк не обращал на это внимание и сам топил баню этим лесом.

Кстати, о бане. В середине девяностых годов, то есть пятнадцать лет назад, я советовал лиозненским властям сделать из бани музей. Уникальнейший был бы музей, единственный в мире. В нем — и прошлое местечка, когда-то это была еврейская баня, естественно, не только с парной, но и с миквой в женском отделении.

Еврейская община дорожила баней. В январе 1925 года лиозненский райисполком проводил торги. На продажу было выставлено здание бывшей лиозненской синагоги, находившейся по Школьному переулку. К этому времени здесь уже находился Клуб пионеров. Это был деревянный дом, на кирпичном фундаменте, 6×6 саженей. На бревна претендовала школа в Замошье. Она готова была разобрать и перевезти сруб, лишь бы его отдали по дешевой цене. В день торга необходимо было внести 10 процентов от суммы, а всего здание синагоги было оценено в 800 рублей.

Выставлялась на торги и баня. Она была продана хозяйству «Адаменки». К прокурору незамедлительно поступило письмо, написанное, от имени еврейской общины, неким Клецкиным. В письме указывалось, что баня выставлена на торги незаконно. За синагогу община не вступилась, а за баню встала горой. Баня была не только жизненно необходима, она являлась символом еврейской жизни. Баня для еврея — место особенное, почти святое. В воспоминаниях писатель А. Паперны, живший в небольшом белорусском местечке Копысь, писал: «В пятницу, ровно в 12 часов дня, он, шульклепер (человек, сопровождавший евреев в синагогу), призывал обывателей в баню: «Juden in Bod arein!» (Евреи, в баню — идиш).³

Нечто подобное происходило и в Лиозно.

После письма Клецкина начались разбирательства и, в конце концов, из райисполкома написали ответ: «После продажи представители религиозной общины евреев возбудили ходатайство о передаче этого здания для строительства новой бани. Райисполкомом ходатайство удовлетворено».

Вот так дипломатично был погашен конфликт. И райисполком лица не потерял, и баню оставили в покое.

Правда, все обещания по поводу строительства новой бани оказались только красивыми словами. Впрочем, этого и следовало ожидать. Какая новая баня, какое строительство, если у общины не было денег! Традиционно общины держались за счет цдаки, десятой части от прибыли, которую люди вносили на ее содержание, на оплату раввина, меламеда, на благотворительные цели. В середине двадцатых годов многие по-прежнему вносили цдаку, но она была мизерной.

А баня продолжала работать. У писателя Менделя Могилевского, прожившего больше ста лет и заставшего и XIX, и весь XX век, есть интересный рассказ об этой бане. Действие происходит в начале XX века. И писатель, и его рассказ малоизвестны, поэтому я приведу его полностью.

Черти в бане

В местечке Лиозно была всего одна баня, расположенная на берегу реки рядом с мельницей и кладбищем. Она работала только по пятницам: утренние часы были отведены для женщин, потом мылись мужчины. В бане было всегда полно народу. Люди ценили ее по нескольким причинам. Во-первых, там все чувствовали себя на равных: левиты, раввин, староста и прочая публика. В атмосфере взаимной услужливости терли друг другу спины богач Ширман и портной Залман. Каждый вступал в обладание березовым веником и двумя шайками — для горячей и холодной воды. Места на лавках, будь они на восточной или на западной стороне, ценились одинаково (не так, как в синагоге) и доставались своим временным хозяевам всего за пять копеек. Во-вторых, во всем Лиозно не было лучшего места, чем баня, для обмена свежими новостями. В-третьих, хотя для многих это было первым по значению, ничто не могло сравниться с удовольствием попариться от души.

Однажды в пятницу, перед Рош ha Шаной (Еврейским Новым годом — А.Ш.), баня была переполнена. Стоял оглушительный галдеж. Сторож Архип нервничал и торопил народ в парилке, ожидая прибытия Боруха Френкеля, прославленного знатока псалмов и заядлого парильщика. В тот день Борух пришел позже обычного. Он щедро поддал воды на раскаленную каменку, так что только рыбак Антон и татарин Шейхи остались в клубах взметнувшегося пара. Вскоре они постыдно бежали: сначала Антон, а потом — неохотно — Шейхи. Спустя часа два Архип окинул баню хозяйским взглядом. Убедившись, что последний человек покинул ее, он запер дверь на засов и навесил большой амбарный замок.

Боруха сморило в парилке. Он тихо лежал на боковой полке, и Архип его не заметил. Пробудившись и еще не одолев истомы, Борух прошествовал в предбанник, неспешно оделся и направился к выходу. Дверь заходила ходуном от его бешеных рывков, но через ее толстые доски донеслись только глухой стук замка и скрежет засова. Хотя за многие годы посещения бани Борух, конечно, знал, что ее окошки слишком узки для его могучего торса, он тщательно их обследовал, а затем осмотрел дымоход. Результат был неутешительным. Но Борух не пал духом. Он не сомневался, что Хася скоро хватится его и побежит искать в баню.

Хася сперва подумала, что из бани муж пошел в синагогу. Когда выяснилось, что его там не было, она забила тревогу и вместе с сочувствующими соседями кинулась на поиски. Баня на выселках была погружена в темноту, и никому в голову не пришло туда заглянуть.

Ночью полиция была оповещена об исчезновении Боруха. Для объяснения происшедшего было предложено несколько версий. Одни высказали догадку, что от жары в парилке Борух повредился в уме, а потому заплутал и сбился с дороги. Другие видели в нем жертву вылазки разбойников, которые, как многие верили, извека лютовали в соседних лесах. Немало было и тех, кто был уверен, что его унесли черти, проникшие в незащищенную мезузой баню. Старые люди вспомнили сходные случаи из прошлого. Дети дрожали и не могли заснуть, и матери брали их в свои кровати. Наиболее деятельные члены общины образовали поисковую группу и приготовились под предводительством полиции прочесать лес. Молодежь сколачивала отряд самообороны.

Тем временем Борух обдумывал, как выжить до следующего банного дня. Если жажду можно было кое-как утолить влагой с потных стен парилки, то справиться с голодом было не так-то просто. Но Борух уповал на Божью помощь, ибо шел месяц Элул, в котором, как всем известно. Бог с особенным вниманием прислушивается к молитвам благочестивых евреев. Время томительно тянулось, а возле бани не появлялось ни одной живой души, кроме жуков и бабочек, изредка влетавших в окошки. Постепенно Борухом овладело уныние. Его друзья едва ли признали бы своего друга в съежившейся фигуре, притулившейся на лавке предбанника.

На третий день поздним вечером до измученного голодом и жаждой Боруха донеслись странные звуки. Ему почудилось, что он различает скрипы, шепоты и сдавленное хихиканье, хотя снаружи не было видно ни зги. «Черти», — подумал Борух, покрывшись испариной. Звуки приближались. Борух стряхнул оцепенение и, вооружившись ведром, наполненным доверху сырыми головешками, собрался дорого продать свою жизнь. Когда дверь открылась, он со всей силы обрушил ведро в темноту и, пулей выскочив из бани, с криком «Господи, спаси!» помчался в сторону местечка. Позднее Борух не раз рассказывал историю о своих испытаниях и о том, что в окружающем мраке перед ним метнулись вниз к реке три хвостатых тени.

В течение нескольких недель спасение Боруха горячо обсуждалось в лиозненских домах и в синагоге. Люди старались осмыслить проделки чертей и извлечь урок на будущее. Вдруг пошли слухи, что Архип сильно повредил голову. Говорили, что он обратился за помощью к местному доктору. Выплыло наружу еще одно обстоятельство: оказалось, что Архип прирабатывал тем, что давал в бане пристанище парочкам, привозившим на мельницу зерно. Нашлись умники, которые из этих разрозненных фактов заключили, что в ту ночь, когда Борух, по его словам, встретился с нечистой силой, Архип сопровождал очередных клиентов к месту их любовного свидания. Многие считали такое объяснение неправдоподобным и даже смехотворным.

Рана Архипа скоро зажила, и, как рассказывают, он вернулся к своему побочному заработку.⁴

Писал о лиозненской бане и Михаил Афанасьевич Булгаков, когда работал фельетонистом в газете «Гудок». Писал о том, как четыре года ремонтируют и никак не отремонтируют баню.⁵

В 1929 году кирпичное здание бывшей мельницы хотели приспособить под баню. Однако санитарно-техническая комиссия при управлении окружного инженера — как указано в архивных документах — посчитала это нецелесообразным и предложила построить новую баню с использованием материалов старой бани.⁶

Так что, поверьте, экспонатов для Банного музея хватало. А если к этому добавить фотографии тех, кто мылся здесь, естественно, не в том виде, в котором они это делали, стен не хватило бы ни в моечном отделении, ни в предбаннике. И от туристов не было бы отбоя...

Старая еврейская баня до начала XXI века стояла как форпост вечности... А потом ее все же решили снести. Сейчас на ее месте небольшой магазин, обшитый сайдингом.

У нового времени новые архитектурные ценности.

Примечания

1. Черняков Б. «С ней и о ней». Ж-л «Мишпоха», № 3, 1997 г., стр. 24—25.

2. Там же.

3. Паперна А.И. «Из Николаевской эпохи». «Пережитое», т. 2, Спб, 1910, стр. 20—21.

4. Могилевский Медель «Черти в бане» http://www.vestnik.com/issues/98/1110/koi/mogil.htm

5. Булгаков Михаил. «Банные дела», газета «Гудок», 9 июля, 1924 г.

6. Государственный архив Витебской области, ф. 1251, оп. 2, д. 56, л. 25.