Главная / Публикации / Аркадий Шульман. «Местечко Марка Шагала»

Я храню это в сердце моем...

Так жило местечко. Ругались и мирились, рассказывали друг о друге небылицы и выручали в трудную минуту... «Главной "достопримечательностью" была необычайная атмосфера доброты, сочувствия, уважения к каждому человеку, к старому и малому, к доктору и хлеборобу», — написал о своем родном Глуске белорусский писатель Сергей Граховский в элегии «Местечко... Местечко...»

Лиозенская атмосфера мало отличалась от глусской.

«У нас все знали друг друга, доверяли не только соседу, а и человеку с другого конца местечка, жили в дружбе белорусы и евреи, католики и староверы. Мы были людьми, а это — главное»¹.

В 1926 году проводилась Всесоюзная перепись населения. Начиналась она в ночь с 16 на 17 декабря и продолжалась семь дней. В Лиозно было создано восемь счетных участков. «Опрос проводится по месту жительства, путем обхода регистраторами всех дворов и квартир своего участка». Так записано в «Памятке регистратора».

Руководил переписью в районе Забелин. Штаб районного инструктора Всесоюзной переписи населения находился на Бабиновичской улице в еврейской школе.

26 декабря 1926 года обнародованы результаты переписи. В Лиозно проживало 730 семей, население составляло — 4114 человек, из них женщин 2167, мужчин — 1957. В местечке проживало 711 евреев.

По результатам этой переписи было отмечено, что «встречаются случаи скрытия занятий, чтобы не платить налоги. Указывали, что живут на средства родственников, проживающих за границей: в США, Франции.

Показанные случаи падают главным образом на нетрудовые элементы населения».

Чем занимались в те годы лиозненские евреи? В 1929 году портных было 14 человек, сапожников и заготовщиков — 16, кузнецов — 8, 33 — служащих, 20 — чернорабочих, 12 — нынешних торговцев, 6 — плотников и столяров, 4 — служителей религиозных культов, 38 человек без определенных занятий и 48 — бывших торговцев (по всей видимости, они и указывали, что живут на средства заграничных родственников). Также 1 часовщик, 1 изготовитель фруктовых вод, 2 содержателя заезжих домов, 2 парикмахера, 2 извозчика, 11 земледельцев и 1 фотограф.

Мы знаем о еврейской общине, об истории Лиозно немало, но могли бы знать больше, сохранись катальные книги — пинкосы Лиозненской общины. В1926 году директор Белорусского государственного музея (Минск) Харлампович просил выслать для еврейского отдела (был в те годы такой — А.Ш.) пинкос из местечка Лиозно.²

Но председатель лиозненской еврейской общины, несмотря на то, что Советская власть уже угрожала репрессиями для непослушных граждан, отказался отдавать пинкос. Это было не просто непослушание властям. Отдать государству пинкос — значило нарушить вековые традиции, прослыть, в конце концов, трусом среди родственников и земляков.

Если бы председатель общины знал, что случится через 15 лет, в 1941 году... Если бы кто-то знал... Удалось бы спасти не только пинкос, но и людей.

В начале XX века в России издавались открытки с изображением городов и местечек. Была издана открытка с видом Лиозно. Но, не смотря на все наши старания, мы эту открытку не обнаружили.

В те годы в Лиозно работал фотограф Мармович. Он жил по Бабиновичской улице, его соседями были Спиваковы, Рыжиковы, Руман — директор рынка. Спустя более чем семьдесят лет старожилы Лиозно вспоминают различности подробности жизни фотографа. Но, к сожалению, его фотографий не сохранилось. Вряд ли сам Мармович уделял много внимания сохранности своего архива. То, что лежало на полках в «Фотоателье», сгорело в первые дни войны. Поэтому представить местечко довоенных лет мы можем только по воспоминаниям.

Элла Гоз сейчас живет в Соединенных Штатах Америки. Она родилась в тридцатые годы в Ленинграде. Летом 1941 года родители привезли ее к бабушке с дедушкой — порадовать их, да и самим немного отдохнуть...

Элла Еоз написала книгу «Я храню это в сердце моем», первая глава которой называется «Маленькое местечко Лиозно».

«Семья моего прадеда Залмана Эфроса ничем, собственно, не отличалась от других семей местечка. Жили они сначала в Бешенковичах, в 40 километрах к западу от Витебска. Но, когда в начале 1918 года в Белоруссии начались еврейские погромы, семья прадеда переехала в Лиозно.

Старшим сыном моего прадеда Залмана и его жены Эйгеле был Моисей — мой дед. У него было девять детей. У следующего сына Залмана было четверо детей, как и у Раси; Зелик имел двух детей, Элька — шестерых, Хася — одного ребенка. Короче говоря, внуков у прабабушки, на зависть соседям, было аж двадцать шесть. И всем находился кусок хлеба, и все получили образование. В последующих поколениях количество детей резко пошло на убыль. У дедушки Моисея было уже всего трое внуков: я и мои двоюродные брат и сестра.

Прабабушку мою, мамину бабушку, звали Эйгеле. Я думаю, что в честь нее меня и назвали Эллой, а не в честь популярной американской киноактрисы, как говорила мне мама, чтобы скрыть тот факт, что они следовали еврейским традициям. Согласно этим традициям, имена детям давались в память о родственниках, ушедших в мир иной, чтобы они звучали в речи живущих. Так в еврейских семьях веками сохранялись библейские имена. Имя Элла не было распространенным в еврейской среде, просто это было переделанное певучее имя — Эйгеле.

Мой дедушка Моисей имел деревянный дом недалеко от Адаменского яблоневого сада. Дом стоял на Вокзальной улице. В те времена если уж улица называлась Вокзальной, то по ней обязательно можно было прийти на вокзал; если называлась Пожарной, то на ней непременно находилась пожарная команда; на Гончарной улице когда-то жили гончары...

Рядом с дедушкиным домом находилось двухэтажное здание Народного суда, а метрах в двухстах от дома Вокзальная улица пересекалась дорогой, связывающей Витебск со Смоленском.

Дом деда был большой, в нем росли девять детей. Окна дома смотрели в сад. Всюду цвел пахучий жасмин, его цветущие ветки заглядывали в спальни. В саду было много фруктовых деревьев. Яблони, сливы, вишни наполняли сад ароматом. Моя мама, уже позднее, живя в городе, когда приносила молоко из магазина, всегда вспоминала о том, что их корова давала очень вкусное молоко, которое пахло яблоками. Яблок поспевало так много, что и на корову хватало. Кусты садовых ягод — малины, черной смородины, крыжовника — составляли зеленый забор. За домом находился огород, и все овощи, картошка и ароматная клубника были свои.

Только пройдя сад, можно было попасть в дом. При входе находилась большая кухня с побеленной русской печкой. Бабушка готовила на ней еду в чугунках. Питалась семья вкусно: разваристая ароматная картошка, гречневая каша, суп-лапша или куриный бульон. Всего и не перечислишь. Особенно вкусными были блюда с медом: редька в меду, круглые шарики из теста в меду — тейглах...

За огородом был спуск к реке Мошне. Река была очень близко от дома. Мама рассказывала мне, что ее обязанностью в семье была стирка. Не та, что сегодня, в стиральной машине со стиральным порошком, а на речке, вручную. А в зимнее время — холодно, руки уже красные от мороза, пальцы почти не гнутся, а ты бьешь белье вальком и полощешь его в проруби. Летом, когда вода становилась теплой, в речке купались. А за питьевой водой ходили довольно далеко к колодцу.

Старики носили простую одежду. У бабушки — сарафан, юбка ситцевая, на ногах — тапочки. Прическа тоже была простая — волосы зачесаны гладко, без пробора, а сзади уложены пучком. На праздники она надевала платье, чаще всего ситцевое. У дедушки был вполне современный костюм с галстуком. По воскресеньям бабушка с дедушкой выходили на центральную улицу, садились на лавочку и вели разговоры с соседями. Вокруг — деревянные домики с геранью на окнах, покосившиеся заборы, заросшие крапивой и полынью кривые улочки, никогда не знавшие асфальта. Мимо прогуливаются женщины, идет скрипач, у забора беседует раввин с местным извозчиком, или, как его называли в те времена, — балаголой, дети играют в лапту, в волейбол, прыгают через скакалку.

Так мне рассказывала про этот дом и жизнь его обитателей моя тетя Зинаида Самойловна Рояк — двоюродная сестра моей мамы. Она часто девочкой проводила лето у моей бабушки».³

Прочитал строки Эллы Гоз и вспомнил, как в начале 2000-х годов японские кинематографисты снимали в Лиозно фильм о Марке Шагале. Я работал с этой киногруппой, показывал им места, связанные с жизнью художника. Как-то ранним августовским утром мы приехали в Лиозно. Японцы долго гуляли по улицам городка. Режиссер сказал, что здесь будет снимать сцену свидания Марка и Беллы. Я напомнил, что на самом деле Марк не мог встречаться с Беллой в Лиозно. Это происходило в Витебске, и гуляли они не по берегу Мошны, а по берегу Западной Двины.

Японский режиссер на минуту задумался, а потом сказал мне:

— В Лиозно течет такая же вода, растут такие же деревья, такие же цветы, как в Витебске...

Я понял, что японцам в Лиозно понравилось и снимать намеченные сцены они будут здесь.

Нежданно-негаданно мне предложили сыграть роль раввина. Я спросил, что должен делать, и японский кинематографист нарисовал картинку местечковой идиллии:

— Улица старого Лиозно. Прогуливаются женщины, раввин беседует с отцом многодетного семейства, в палисаднике играет скрипач. А кругом тишина и спокойствие.

Нам, смотрящим в прошлое, кажется, что оно было размеренным и спокойным, что не было повода для беспокойств и жизнь текла, как равнинная полноводная река, нигде не встречающая препятствий. Конечно, скорости сегодня другие. Но, думаю, у каждого поколения хватает своих хлопот, невзгод и волнений.

«Моя мама родилась в местечке Лиозно, — пишет Элла Гоз. — А принимала ее повитуха, повивальная бабка, Эйга Рискина, о которой рассказал мне ее внук Семен Циперсон.

Муж Эйги Рискиной был врачом. Он окончил в Петербурге медицинскую академию, и не знаю, по какой причине, приехал в Лиозно. Познакомился с Эйгой, а она была удивительно красивая, влюбился в нее, и они решили пожениться. В соответствии с принятыми еврейскими религиозными правилами надо было получить разрешение на женитьбу у отца жениха. Но разрешения на женитьбу отец не дал. И все-таки они поженились, нарушив запрет. Жить доктор остался в Лиозно.

Он стал земским врачом, открыл медицинский кабинет, принимал роды, лечил всех, кто к нему обращался за помощью. Эйга присутствовала на его приемах.

Будучи еще студентом академии, он заинтересовался лечением больных травами и прошел специальный курс, как пользоваться ими, когда и как надо собирать травы, как их хранить и применять. Этому он учил свою жену Эйгу.

Увлекшись приготовлением лекарств из трав, он часто проверял их действие на себе. Одно из них оказалось для него смертельным.

Эйга продолжала жить в Лиозно, лечила больных травами, принимала роды, чаще всего в семьях бедняков. Редко кто в Лиозно мог вызвать акушерку из Витебска. Эйга пользовалась большим уважением среди жителей Лиозно».⁴

Медицинским светилом в местечке считался фельдшер Иванов. Лиозненские жители говорили, что он может вылечить от всех болезней. А уж если Иванов не может, значит, дело совсем плохо.

В тридцатые годы хорошая репутация была у врача Альсмига.

Лея Апарцева, которой в то время было десять лет, вспоминала: «Когда приходил доктор Альсмиг, который был очень похож на писателя Гончарова, брат открывал книгу с портретом Гончарова, и, как бы невзначай, клал ее возле подушки. Но доктор никакого внимания не проявлял. А нам так хотелось, чтобы он посмотрел и улыбнулся, но он, наверно, и не знал, что похож на Гончарова».

Я был искренне удивлен. В небольшом местечке дети знали не только о том, что был русский писатель Гончаров, но и как он выглядел. Много ли сегодняшних школьников, не в Лиозно, а в столичных городах, где образование посерьезней, знают фамилию писателя Гончарова?

Борис Либкинд родился в тридцатые годы, и назвали его в честь деда Боруха Либкинда. В начале XX века в Лиозно и его окрестностях Боруха знали все. Он был народным целителем, или знахарем.

«Дед был знаменит на всю округу. Окрестные крестьяне расплачивались за лечение кто чем — зерном или овощами. Дед знал толк в лечебных травах, владел навыками гипноза. Мог заговаривать зубную боль. Тот, кто хоть когда-то лечился у деда, навсегда сохранил о нем самые добрые воспоминания», — пишет о нем внук.

Только здоровья своих близких Борух сберечь не мог. Он пережил трех или четырех жен, не считая последней Берты Наумовны. От каждой жены оставались дети, так что наследников у Боруха было много. Всех детей рано приучали к труду, и это тоже было в порядке вещей. Например, сын Боруха — Моше, уже в девять лет работал в лавке местного купца счетоводом. При этом его образованием оставался хедер — начальная религиозная школа. Как учили в хедере. Моше Либкинд всегда вспоминал со смехом. «Однажды меламед решил поучить детей русскому языку, хотя филологические упражнения не входили в его обязанности. Он спросил: «Мы говорим: лошадь. А знает ли кто-нибудь, как называется лошадиный ребенок? Скажи ты, Моше!» — Моше думал недолго и ответил: «Жеребенок!»

— Неправильно, лошадь — это конь. А сын коня называется «конец».

Знаменитый лиозненский знахарь Борух Либкинд прожил тоже не очень долгую жизнь, не дотянув до семидесяти лет.⁵

Сохранилась частушка тех лет:

Лиозно — славное местечко,
В Лиозно весело всегда!
В Лиозно протекает речка
Под названием Мошна...

Впрочем, об ушедших годах, о днях молодости всегда вспоминают, как о счастливом времени, даже если счастья тогда было не больше, чем теперь. Так уж устроен человек.

Элла Гоз пересказывает воспоминания внучки Эйги Рискиной — Софьи: «В школах организуется самодеятельность. Брат Шолом создает в местечке духовой оркестр и сам им руководит. У нас в доме есть и пианино, и скрипка, и духовые инструменты. Имеется и граммофон с огромной трубой и несколько сотен пластинок к нему, на которых было много записей еврейской музыки и песен. Шолом был страстным их собирателем. Организуется и хор, который исполняет народные песни в сопровождении балалаек и мандолин. В драматическом кружке играются водевили, ставятся одноактные пьесы, иногда на местном материале».⁶

Лея Апарцева и Софья Рискина — ровесницы. Их воспоминания дополняют друг друга.

«Недалеко от нашего дома жил батюшка Митрофан — православный священник. У него был огромный вишневый сад. Он предпочитал жить среди евреев, зная, что евреи свято чтят 10 заповедей, и особенно «не убий», «не укради». Относился он к евреям хорошо, ценя в них тихий нрав, возвышенность, стремление к знаниям.

После революции, когда процентная норма была упразднена, молодые устремились в большие города на учебу в рабфаки, фабзаучи, институты.

Была в Лиозно построена 7-летняя школа. В ней преподавали замечательные педагоги, и сестре моей посчастливилось учиться у них. Физик Рихштейн, математик Шалютин и другие. Они давали учащимся такие знания, что те, приехав продолжать учебу в другие города, становились лучшими учениками. Директор школы Каплан, горячий поборник народного просвещения, прекрасный организатор, построил физкультурные площадки, интернат для детей из отдаленных мест, организовал приготовление горячих завтраков.

В 1930 году наша семья вынуждена была уехать из Лиозно. С тоской и болью мы прощались с родными: с двоюродными сестрами нашей бабушки Абарбанелями, которые всегда морально нас поддерживали в трудные минуты жизни, с Тёмкиными, Мышеловиными, а также со всеми лиознянами — нашими хорошими друзьями и соседями: Амбургами, Амусиными, Богорадами, Бородулиными, Брауде, Брумиными, Былыкиными, Виленкиными, Глазовыми, Гратвовыми, Гинзбургами, Дозорцами, Замфортами, Кахами, Каганами, Кравчиками, Лазаревыми, Левитами, Мирмовичами, Львами, Певзнерами, Перцовыми, Просмушкиными, Марголиными, Романовыми, Соркиными, Ханиными, Хаинсонами, Хавкиными, Черняковыми, Черниными, Шлосбергами, Хейфецами, Шершеверами, Вдовиными, Яхлиэлями, Яхниными — все они были расстреляны в 1941-м. Простите меня все, чьи фамилии я не знала по малости лет (мне было тогда всего девять лет) или забыла по давности времени. Простите меня, оставшиеся в живых. Всех расстреляли в глубоком овраге, в роще помещика Хлюстина...»⁷

В эти годы государство запустило на полную мощь антирелигиозную кампанию.

В 1923 году в Лиозно были четыре иудейских религиозных общины. В Авраамовской синагоге, находившейся в Школьном переулке, было зарегистрировано 50 верующих. Председателем был Борух Хаськин, кустарь, 53 лет от роду. Как отмечено в документах, «к данному религиозному культу пришел с детства». Секретарем общины был земледелец Иосиф Фрадкин, 43 года. В Авраамовскую синагогу ходили кустари, земледельцы, кузнецы, нетрудоспособные и доктор Моисей Хаймович, 38 лет.

В Израильской религиозной общине, которая была зарегистрирована по улице Колышанской, председательствовал сапожник Борух Белов, 60 лет. Помощником председателя и секретарем были земледельцы Чернин Неах и Лившиц Мендель, 40 и 50 лет. Сюда же ходил молиться и парикмахер Зуся Шагал. В документах, в графе «имущественное положение», у него записано — «неимущий».

По тому же Школьному переулку была зарегистрирована и Яковлевская синагога, где председательствовал безработный Менахем Розин, 50 лет. Среди прихожан — советские служащие Нохем Кундель, 28 лет, Берка Абарбанель, 30 лет.

Исаковская община, где председателем был плотник Мендель Циперсон, 50 лет, объединяла сапожников, портных, плотника, стекольщиков, мясника, переплетчика — людей, никого не эксплуатировавших, зарабатывавших на жизнь своим трудом.⁸

Это не повлияло на ситуацию. Религия была признана опиумом для народа. И в середине 30-х годов верующие евреи Лиозно молились уже в небольшом бревенчатом доме, принадлежавшем семье Черняковых. Это единственное место, где они могли собираться, и то на полулегальном положении.

Впрочем, антирелигиозная кампания в одинаковой мере коснулась всех конфессий. Например, еще в конце двадцатых годов около православного храма во время пасхального крестного хода комсомольцы показывали кинофильмы, дабы отвлечь народ от церкви.

Двадцатые-тридцатые годы раскололи все семьи на тех, кто придерживался «старых традиций», и тех, кто хотел построить новую жизнь.

Борис Матусович Пипкин, рабочий-сапожник, в 1930 году вступил в коммунистическую партию. Сделано это было не из конъюнктурных соображений, а по велению сердца. У него дома были настолько сильны большевистские настроения, что старшего сына Борис и его жена Фрида назвали в честь Ленина — Леонид, а когда через три года в 1934 году родился второй мальчик, его назвали Марксом.

В 1933 году Витебский горком партии отправил Бориса Матусовича на учебу на шестимесячные курсы при ЦК КП(б)Б. После их успешного окончания Пипкин был отправлен на работу инструктором в Грозненский райком партии, а с 1935 по июль 1937 года возглавлял Грозненский райком комсомола.

«Время было страшное, — в восьмидесятые годы Борис Пипкин рассказывал сыну Марксу. — Не многие из кадровых партийных работников избежали репрессий. Несколько мягче обходились с так называемыми «выдвиженцами», теми из рабочих и крестьян, кого посылали учиться на партийные курсы, на рабфаки, а затем выдвигали на руководящую работу».

С Борисом Матусовичем судьба обошлась милостиво. В предвоенные годы был на партийной работе в Витебске. Проявив героизм, в неразберихе первых военных недель сумел вывезти в Москву партийный архив, потом воевал на фронте. Вернулся домой, снова работал, растил детей, внуков. Умер в конце 80-х годов.

В предвоенные годы Лиозно серьезно преобразилось. 27 августа 1938 года — становится городским поселком.

«На Вокзальной улице были открыты ресторан (кстати, до сих пор старожилы вспоминают, что в этом ресторане можно было заказать медвежатину и вареных раков — А.Ш.), новый универмаг, здание районо, «Кнігарня». В храме разместились клуб, библиотека, книжный магазин. В клубе проходили концерты, демонстрировались кинофильмы. Вокруг церкви был разбит парк, где имелись аттракционы. Недалеко от недавнего магазина культтоваров (ближе кстадиону) располагалась пожарная часть, которая имела хороший духовой оркестр. В нем играли как пожарные, так и другие любители музыки.

...Белорусская школа (двухэтажная, построенная из красного кирпича) находилась на Бабиновичской улице, директором ее был В.В. Уголев. Еврейскую школу, где директорствовал Эпштейн, вскоре закрыли. В ее двух деревянных зданиях на Бабиновичской улице разместили русскую школу, а позже этому учреждению передали здание латышской школы, которая находилась на месте нынешней СШ № 2.

Многие лиозненцы трудились на льнозаводе, в молококонторе, шерстечесальне, пекарне, сапожной, валяльной и швейной мастерских. Довоенная больница занимала деревянное здание и находилась на месте нынешней санстанции. За железной дорогой была только улица Добромыслинская (пять-шесть домов) и постройки МТС. А за нынешней СШ № 1 находилось Чернорусское поле, где по большим праздникам на самолете «У-2» катали передовиков ударного труда. Перед войной там, где ныне находится военное кладбище, было построено деревянное здание райвоенкомата».⁹

И про еще одну достопримечательность довоенного Лиозно хотелось бы рассказать — мост через реку Мошну. Тогда речка была намного глубже и шире, чем теперь. В ней водилось много рыбы, и раков. Ловили рыбу и сетями, и удочками. Ловля удочкой считалась забавой для детей и стариков. Мост через речку был деревянный. И называли его — Мостом влюбленных. Романтичное название. Здесь назначали свидания, опершись о перила моста мечтали о будущем влюбленные пары.

Мост через Мошну и в послевоенные годы был довольно экзотичным — подвешенным на металлических тросах. Он раскачивался при сильном ветре, пугая тех, кто ступил на него в первый раз. Правда, не припомню, чтобы там назначали свидания влюбленные.

В начале XXI века через речку построили новый мост, как полагается, из бетона и металлических конструкций. Он выглядит вполне современно и ничем не отличается от десятка подобных ему сооружений в других городах и селах.

...Колесо истории неумолимо катилось к страшному рубежу.

«В 1939 году в Лиозно появилось много беженцев — евреев из Польши. Один из них организовал в нашей школе струнный оркестр, в котором и я два года играла на мандолине, — вспоминает Дина Каган. — В праздники хор, оркестр, танцевальные номера и художественное чтение всегда участвовали в концертах, в которых я принимала активное участие.

Как сложилась судьба польских евреев, смогли ли они как-то уйти еще раз от немцев — не знаю. Мне стыдно, что в свое время я не пыталась кого-нибудь расспрашивать, разыскивать — хотя, не зная ни имен, ни фамилий, вряд ли я могла что-то узнать. И в литературе о войне до сих пор, кажется, нет упоминаний об этих людях».

Примечания

1. Сергей Граховский. «Местечко... Местечко...»

2. Государственный архив Витебской области, ф. 1947, оп. 1, д. 22, л. 150—150 об.

3. Гоз Элла. «Я храню это в сердце моем», «Русская коллекция», 2008 г.

4. Там же.

5. Либкинд Борис. «Знахарь из Лиозно и его дети». «Воскресшая память», № 4, Минск, «Медисонт», 2008, стр. 107—116.

6. Гоз Элла. «Я храню это в сердце моем», «Русская коллекция», 2008 г.

7. Апарцева Лея. «Дни детства» http://shtetle.co.il/Shtetls/liozno/aparceva.html

8. Государственный архив Витебской области, ф. 104, оп. 2, д. 15, стр. 536.

9. Юрьев Д. «Полет во времени над Лиозно». Газета «Сцяг перамогі». 30 чэрвеня, 2001 г., № 51—52.