Главная / Публикации / Н.В. Апчинская. «Марк Шагал. Портрет художника»

VII. Франция. 1930-е годы

Если в 1920-е годы Шагал открывал для себя Францию, то в 1930-е он много путешествует за ее пределами. Как и прежде, путешествия эти были не праздными поездками, но поисками новых источников образов и стиля. В 1931 году, в период работы над иллюстрациями к Библии художник посещает Палестину, Сирию и Египет, в 1932 — Голландию, Испанию и Италию, в 1935 — Вильнюс и Варшаву.

В эти годы открываются первые ретроспективные выставки Шагала, он удостаивается первых международных премий. Между тем в нацистской Германии в 1933 году происходит публичное сожжение по приказу Геббельса его картин (одна из первых акций по уничтожению фашистами так называемого «дегенеративного искусства»).

86. Шагал пишет портрет Беллы (Белла в зеленом). 1934—1935

В 1937 году Шагал получает французское гражданство. В то же время в письме московскому искусствоведу И. Эттингеру он пишет: «Мне уже самому в будущем году исполнится пятьдесят лет и тридцать лет работы. И если что согревает меня при мысли об этом, так это моя страсть к моей родине, которая по-своему купалась в моем искусстве и о которой я все время думаю. Меня хоть в мире и считают интернационалистом и французы берут в свои отделы, но я себя считаю русским художником, и это мне приятно»¹. В другом письме Эттингеру читаем: «Счастливы будут когда-нибудь будущие Шагалы, когда столицей живописи станет Москва, а не Париж. Их живопись не будет тогда расколота на две части»².

Искусство Шагала в 1930-е развивается под влиянием двух главных факторов. Первый — погружение в мир Библии, который отныне будет накладывать отпечаток на все созданное художником. Второй — современная история. Если 1920-е годы являлись как бы передышкой между историческими катаклизмами, то в 1930-е ситуация меняется. Мировой экономический кризис, приход к власти Гитлера и рост антисемитизма в Германии, война в Испании и усиливающаяся угроза второй мировой войны — все это составляло грозный «шум времени», с неизбежностью вторгающийся в искусство.

87. Падение ангела. 1923—1947

В начале 1930-х Шагал продолжает писать влюбленных, букеты, цирковые мотивы в манере 1920-х годов, но постепенно «радость жизни» перестает быть в его работах доминирующей нотой; образы и вся живопись становятся серьезнее и углубленнее. Краски приобретают большую весомость и плотность, свет — более спиритуалистическую окраску; пространство становится более «мировым» и «космическим», оставаясь при этом пространством духовного мира художника. Характерные шагаловские мотивы звучат теперь как темы некоей мощной симфонии, а в стиле ощущается влияние старых мастеров, которых художник изучал в 1930-е годы, — Рембрандта, Эль Греко и итальянских колористов.

Наиболее масштабные полотна тех лет — «Революция», «Белое распятие», «Падение ангела», «Время — река без берегов». Отношение Шагала к революции было неоднозначным. Русская революция была во многом «его революцией», кроме того, сама революционная идея не могла не быть близкой художнику, чья поэтика была основана на принципе потрясения, экстатического «выхода за пределы». В то же время Шагал с годами острее ощущал разницу между революцией политической и революцией внутренней, духовной. Все это нашло отражение в картине «Революция».

88. Белое распятие. 1938

В левой ее части представала масса народа, охваченного разрушительным революционным порывом. Справа находились излюбленные шагаловские персонажи: осел, акробат, музыкант, художник с семьей, странник с котомкой. Они были вовлечены в гибельный поток истории, но хранили в себе, олицетворяли собой вневременные ценности. В центре полотна был изображен Ленин, делающий стойку на руке и воплощающий дух политических переворотов, рядом — погруженный в раздумье старый еврей с Торой в руках — символ чисто духовного действия.

«Революция» была закончена в 1937 году, но затем Шагал разрезал картину на три части, переделав в 1940-е годы и в начале 1950-х каждый фрагмент. Левая часть композиции превратилась в «Сопротивление», правая — в «Освобождение», а центральная стала называться «Возрождением» (или «Воскресением»), Место Ленина в ней заняла фигура распятого Христа, ибо, по мысли художника, реальный переворот может быть достигнут только духовным усилием и ценой жертвенной любви и страдания.

89. Время — река без берегов. 1930—1939

«Белокурый лик Христа» с юности волновал Шагала. В 1930-е годы он впервые изобразил его в полотне «Белое распятие» (1938), которое явилось откликом на еврейские погромы, происходившие в это время в Германии. По сравнению с «Голгофой» 1910-х образы «Белого распятия» гораздо более конкретны и историчны. Здесь воссозданы страшные приметы времени, а также воспоминания о гражданской войне в России; среди действующих лиц — умершие, которые вопреки естественному порядку вещей оплакивают живых. В центре в луче, идущем с неба, фигура распятого Христа. У Шагала Христос, если можно так выразиться, «нехристианский»: не Богочеловек, а обобщающий образ трагической судьбы человека, живущего в историческом времени. (Он вызывает в памяти строчки ранней Цветаевой: «По всей земле — от края и до края — распятие и снятие с креста. С последним из твоих сынов, Израиль, воистину, мы погребем Христа»³). Отныне этот образ будет вновь и вновь возникать в Шагаловских произведениях, превращаясь часто в alter ego самого художника.

В картине «Падение ангела» история в еще большей степени претворена в метаисторию. Шагал писал это полотно на протяжении 1920—1940-х годов. Его персонажи — исполненный вещей тревоги старик, указывающий на пророческий текст Торы; путник, как будто сорванный с места ветром истории; жертвенное животное со скрипкой. В военные годы были дописаны образы зимнего Витебска, распятие и Мадонна с младенцем. Но главное действующее лицо картины — низвергающийся с небес огненный ангел.

90. Сон в летнюю ночь. 1939

Катастрофические события, происходящие на земле, имеют, как в «Фаусте» Гете, свой «пролог на небе», предопределены надмирной катастрофой — отпадением от Бога Люцифера (Шагал превращает его в женщину) и его несущим гибель падением в мир. Образы в полной мере апокалиптичны, но и в них звучат ноты надежды, воплощенной в матери с младенцем, звере, играющем на скрипке, зажженной свече. Среди изображенных в «Падении ангела» предметов — летящие часы, фигурирующие на многих холстах 1930-х годов.

Кульминацией темы «летящего времени» — как бы превращенного в вечность, без утраты своих «временных», созидающих конкретный мир качеств, — стала картина «Время — река без берегов» (1930—1939). Стенные часы из родительского дома художника (их «портрет» крупным планом был дан в холсте 1914 года) несет над Двиной крылатая рыба, снабженная человеческой рукой, которой она играет на скрипке. Странный гибрид не кажется искусственным; перед нами целостное, живое, одухотворенное и таинственное существо и одновременно — некий символ. Рыба связана со стихией воды, олицетворяя, как в фольклоре многих народов, женское начало, а также подсознательные, глубинные основы творчества. Она окрашена в переливчатые зеленые тона, а в ее крыльях вспыхивают языки пламени. Эти огненные «петушиные» крылья — воплощение солнечной стихии и активного творческого и мужского начала. Все в целом является во многом метафорой искусства, основанного на единстве сознания и подсознания, способного хранить и преображать воспоминания о прошлом и, находясь «у времени в плену», по словам Б. Пастернака, быть «заложником вечности».

91. Спутники Чарли. 1937—1939

В конце 1930-х годов Шагал пишет картины, в которых снова фигурируют новобрачные, цирковые персонажи и музыканты. В полотне «Сон в летнюю ночь» (1939) действующие лица кажутся сошедшими со страниц пьесы В. Шекспира. Отличительная особенность этого произведения, предвосхищающая последующую эволюцию живописи художника, — бо́льшая автономность цвета по отношению к форме предметов. Вибрирующие, мягко положенные краски обретают новую свободу и чистоту и как бы полностью отождествляются с не знающим границ духом поэзии.

92. Ангел с Торой (Вдохновение поэта). Иллюстрация к «Стихам и поэмам» А. Валта. 1931

Как и прежде, Шагал испытывает в 1930-е годы потребность говорить языком графики — языком гуаши, позволяющей добиться особой нюансировки цвета, акварели с ее прозрачностью и пастели с ее вибрирующим пастозным штрихом, а также — рисунка тушью с присущей ему магией линий и контрастов черного и белого.

93. Скрипач ночью. 1939

Так же, как и в живописи, мы находим в графике 1930-х новую широту пространства и ритмов, новую образную свободу и лаконичность языка. Рисунки тушью кажутся стенографической записью чувства и впечатляют пластичностью контуров и линий. Часть гуашей оказалась связанной с работой над иллюстрациями к Библии. На одной из них изображен Ной, совершающий после потопа жертвоприношение Богу. В мистическом свете, непохожем на пламя костра, происходит преображение жертвенных животных, а в образе павшего ниц патриарха выражены потрясение и благоговение. На других листах вновь возникают цирковые персонажи, которые оказываются порой на небе («Спутники Чарли»). Многие рисунки тушью служили иллюстрациями к сборнику стихов современного еврейского поэта Абрама Лессина (Валта) или начатой в 1935 году (после поездки в Польшу) книги воспоминаний Беллы Шагал «Зажженные огни». Среди этих рисунков, как и в остальной графике 1930-х годов, немало изображений ангелов. Посланцы Яхве лишены у Шагала благостности и выглядят нередко вполне земными, однако они в полном смысле слова — существа иного мира. Их крылья напоминают языки пламени или раздутые паруса, они вселяют в художника (поэта или музыканта) божественную энергию, благословляют его и побуждают к творчеству. Таков, например, «Ангел с Торой» (другое название листа «Вдохновение поэта»), являющийся одной из иллюстраций к стихам Валта. Он слетает с небес со свитком Библии в руке и требовательным жестом другой руки побуждает спящего или грезящего поэта, точнее, художника с чертами самого Шагала, проснуться и начать работу. Перед нами — своеобразная заставка к библейским иллюстрациям.

94. Ангел и натюрморт. 1930-е

Они были задуманы Шагалом — и заказаны ему Волларом — еще в 1920-е годы, но тогда художник, по собственным словам, «не видел Библию, а мечтал о ней»⁴. Чтобы «увидеть» литературное произведение, ему необходимо было прикоснуться к стоящей за этим произведением живой реальности. (При работе над «Мертвыми душами» это была современная русская провинция, а над «Баснями» Лафонтена — французская деревня.) В 1931 году Шагал провел несколько месяцев в Палестине, а также в Сирии и Египте, и впечатления от этого путешествия, которые он назвал «сильнейшими в своей жизни», послужили импульсом к созданию 39 гуашей и затем, частично на их основе, серии из 105 офортов, законченной уже в послевоенные годы.

95. Три ангела у Авраама. 1931

С точки зрения Шагала между религией и искусством, религией и поэзией, которую он считал синонимом всякого искусства, не существовало резкой грани. И то и другое должно было быть личностным, видящим мир каждый раз заново и при этом всегда живым и полным тайны, идущим прямо от сердца.

96. Жертвоприношение Ноя. 1932

В предисловии к каталогу открытого в 1973 году в Ницце музея «Библейское Послание», где будут собраны основные его работы на библейскую тему, художник напишет: «С ранней юности я был очарован Библией. Мне всегда казалось и кажется сейчас, что она является самым большим источником поэзии всех времен. Библия подобна природе, и эту тайну я пытаюсь передать»⁵. Он подчеркивал далее, что его произведения воплощают «мечту не одного народа, а всего человечества», и выражал надежду, что люди найдут в его работах «идеал братства и любви, противостоящий ненависти и разрушению»⁶.

97—103. Иллюстрации к Библии 1931—1956

97. Бог создает человека и вдыхает в него жизнь

По замечанию американского искусствоведа М. Шапиро, Шагал преодолел ограниченность своего времени и создал нечто новое на основе синтеза еврейской культуры, традиционно враждебной живописи, и современной живописи, для которой Библия оставалась в целом чуждой⁷.

98. Авраам оплакивает Сарру

Как современный художник, Шагал воплотил в библейских иллюстрациях в равной мере земное и небесное начала и осуществил прорыв от реального к сверхреальному, как бы объединив принципы искусства Нового времени и Средних веков. С другой стороны, Библия, оставаясь книгой для всех людей, едва ли не впервые предстала у него памятником еврейской культуры. Это выражалось в облике и пластике персонажей, в экстатической экспрессивности стиля, в характере Шагаловского мистицизма, внутренне связанного, как уже отмечалось в начале книги, с еврейской мистикой.

99. Иосиф-пастух

В своих офортах художник как бы «раскадрировал» Ветхий завет, воплотив в каждом кадре главные его сюжеты и действующих лиц, от сотворения человека, истории Ноя и его ковчега, Лота и Содома, первых патриархов и проданного в рабство Иосифа — до Моисея, царей Давида и Соломона и пророков. На его листах Ной приносит жертву Богу, и Бог являет ему знамение Завета — радугу; Авраам беседует с тремя ангелами и плачет над умершей Саррой; Иаков борется с ангелом и видит лестницу, соединяющую небо и землю, со снующими по ней ангелами; царь Давид пляшет и играет на арфе перед скинией; Исайя пророчествует о содружестве живых существ и так далее.

100. Давид убивает льва, напавшего на его стадо

В детские годы Шагала Библия являлась для его соплеменников одновременно Священной историей, историей далеких предков и повседневной реальностью. В Пасху всегда ставился прибор для пророка Ильи, который мог войти под видом странника. Библейские патриархи воспринимались такими же живыми, как и окружающие люди.

101. Гробница Рахили

В гравюрах Шагала предстают обитатели еврейских местечек конца прошлого — начала нынешнего столетия и вместе с тем подлинно библейские персонажи. Как пишет Ф. Мейер, «главный герой офортов — человек, который не изменяется в веках, который видит Бога, говорит с ним и черпает оттуда свое достоинство и величие»⁸.

Шагал сумел передать присущее Ветхому завету парадоксальное сочетание интимной связи человека с божеством и его бесконечной удаленности от трансцендентного Бога. Хотя встреча с Богом происходит прежде всего в душе человека, многие листы иллюстраций представляют собой сцены Богоявления. Яхве выступает в человеческом облике, но облик этот условен и изменчив, как бы завися от созерцающего. Иногда мы видим лишь его руки, протягивающие свиток или скрижаль. (В традиционном еврейском искусстве единственной антропоморфной деталью были, как правило, именно руки — знак священника или прислужника в храме.) Но чаще являются крылатые, как птицы, ангелы, при виде которых люди вынуждены закрывать «лицо свое». Как бы посередине между ангелами и людьми находятся животные — доверчивые и ангельски чистые козы или полные мощи львы, символы рода Иуды, из которого произошел царь Давид, а также Христос. Чудо божественного присутствия передается в каждом листе не только через конкретные образы, но и с помощью света. Офорты поражают силой света, но также — глубиной черных тонов, ибо сущность мира, по Шагалу, дуалистична. Яхве и его посланцы лепятся из световой материи, все прочие фигуры и предметы сотканы из частиц света и мрака.

102. Давид играет на арфе перед Саулом

Психологизм образов, отсутствие риторики и ложной патетики, пренебрежение внешним во имя духовности — все это сближало Шагала с Рембрандтом, связь с которым угадывается в ряде листов и в самих композициях. В то же время в своем визионерстве Шагал был близок Эль Греко. Оба эти мастера были главными его учителями при создании иллюстраций к Библии, и для изучения их творчества он специально ездил в Голландию и Испанию⁹.

Как и в предыдущих работах, Шагал иллюстрировал в Библии не только сюжет и даже не только внутреннее содержание, но и литературный стиль с его изначальной простотой, энергией, эпическим ритмом. В офортах достигнуто удивительное единство «слова» и «образа», и к ним как нельзя лучше подходит термин самого Шагала — «психопластика».

103. Ангел ведет человека

Выполнив поначалу серию красочных гуашей, художник на их основе создавал офорты и добивался не просто адекватного перевода гуашей на язык гравюры, но — увеличения силы ее воздействия по сравнению с гуашами. Каждому гравюрному листу предшествовало до двенадцати «состояний» — этапов обработки медной доски. Шагал много раз покрывал доски лаком, последовательно высвечивая при травлении поверхность оттиска, наждачной бумагой сглаживал шероховатости, чтобы достичь мягкости перехода полутонов; с помощью иглы добивался особой воздушности изображений, в которых как бы полностью стиралась грань между материей и духом.

После второй мировой войны он закончил цикл офортов, вскоре присоединив к ним большую серию цветных литографий. В этот период библейские образы выходят за пределы книжных иллюстраций и превращаются в «Библейское Послание», которое художник передавал во всех жанрах своего творчества.

Примечания

1. Письма Марка Шагала Павлу Эттингеру. С. 210.

2. Там же. С. 211.

3. Цветаева М. Евреям, 1916 // Стихи. Театр. Проза. Париж, 1976. С. 95.

4. Musée National Message Biblique. Catalogue. Paris-Nice, 1973, p. 17.

5. Ibid, p. 9.

6. Ibid, p. 9.

7. Ibid, p. 20.

8. Meyer F. Op. cit., p. 318.

9. В иллюстрациях к Библии, как во всем Шагаловской искусстве, есть переклички с еврейским бестиарием, а композиция «Сон Иакова» (или «Лестница Иакова») прямо повторяет аналогичные изображения в декоре еврейского ритуального искусства.